опер. — А ну построились!
Мы выстроились в коридоре. Опера назвали фамилии Бахарика и Шмидта, и те вышли вперёд.
— За мной! Отправляетесь в ДИЗО! — рявкнул кум. — Я ещё и дело на вас заведу! За изнасилование!
— А вы, — обратился он к нам, — в зону подниметесь. Я всё сделаю, чтобы вам там жизнь сломать!
Бахарика и Шмидта увели.
После этого к локалке карантина начали подходить местные «блатные».
— Сухой! — орали они мне. — В зону тебя поднимут, тебе п*зда! Как с гада спросим!
— Ты что ли спросишь? Кто ты есть?! — отвечал я. — Вы с козлами в одной упряжке! И ты будешь мне про гадство рассказывать? Да и гадские поступки я не совершал.
— Вы шныря петухом сделали! — говорили они.
— Во-первых, я с ним в половую связь не вступал. Во-вторых, насколько мне известно, с пацанами у него всё было по обоюдному согласию.
— Ты ему нос сломал! А они после этого его изнасиловали!
Вот как оказывается петух всё преподнёс. Надо было ему ещё всечь.
— Нос я ему сломал за крысятничество! Не веришь, поинтересуйся у остальных! Расход! — я ушёл обратно в здание карантина.
С той поры то местные «смотрящие», то козлы, регулярно подходили к локалке и грозились спросить с меня, когда я поднимусь в зону.
Несмотря на то, что один этап уже поднялся в лагерь, у меня всё равно были сомнения, что нас не будут поднимать в зону. Кто знает, что взбредёт в голову сотрудникам? Тем более кум грозился, что нас поднимут в лагерь.
Нервничал ли я? Да, нервничал. Всё же нас осталось двое, Воскресенского и Рыжего я в расчёт не брал.
Без Бахарика и Шмидта в карантине было скучно, мы разбредались по разным углам и каждый думал о своём.
Когда я оставался один, то волнение становилось всё сильнее. Почему нас не вывозят, ведь в карантине полагается сидеть неделю. Мы сидели уже больше двух, почему тогда нас не поднимают в лагерь?
Вскоре приехал новый этап. Я увидел знакомые лица: Гуся и его подельника. Гусь получил девять с половиной лет срока, я даже удивился, думал, что за их жестокие убийства он получит по максимуму — десять.
От Гуся узнал, что следующим этапом в зону по идее должен приехать Шульцген. Я обрадовался, было бы здорово его увидеть.
Но через несколько дней меня, Стаса, Воскресенского и Рыжего, заказали со всеми вещами. На пути к КПП мы увидели Бахарика и Шмидта, их выпустили из ДИЗО. Уголовку за петуха на них не завели. Воссоединившись, мы уезжали с зоны.
В блатной хате
Приехав на Можайск, мы пересеклись на продоле с этапом, который увозили вместо нас на малолетку. Среди этапников был и Шульцген. Мы успели поздороваться и обмолвиться парой слов, но их быстро увели. Вскоре со сборки нас раскидали по разным хатам.
В этот раз какого-либо волнения не было, на взросле я уже сидел и знал, как там обстоит положение вещей.
Зайдя в хату, я поздоровался и представился. Камера была широкой, но не очень большой. Вдоль стен стояло около восьми-десяти шконок, посреди хаты был дубок. Напротив дубка на подставке у тормозов стоял телевизор с DVD-плеером. Я сразу понял, что это или коммерческая, или блатная хата. Кроме меня в камере было человек пять. Смотрел за хатой Александр, бродяга по жизни. Сидел он первый раз, но ещё на свободе был большим авторитетом в преступном мире и шёл по воровской жизни. Помимо нашей хаты, он смотрел за всем корпусом. Я сразу раскидал ему за себя, поставил в курс, что «брал тряпку», но по воровской не иду. Саня поинтересовался, чем я занимался в хате сидя на взросле, я рассказал, что стоял на дороге.
— Будешь тогда и здесь дорогу гонять. Тем более, у нас старый дорожник на днях на этап уехал, — сказал он.
Я первый раз сидел в одной хате с человеком при такой ответственности, и было интересно наблюдать за местной жизнью. На дороге не было скучно, Сане регулярно приходили малявы со всего корпуса, он часто проводил время разговаривая с разными людьми из криминального мира по телефону. Ежедневно по дороге ему загоняли немного самогона. У Сани была традиция, выпить рюмку на ночь. До пьяного состояния он ни разу при мне не напивался.
В хате было несколько трубок, одну сразу дали мне. Звонить можно было сколько угодно, оплачивал всё Саня. По DVD мы смотрели различные фильмы на дисках, часто включали музыку. С музыкой был только один диск, там были нарезаны различные треки, различных жанров. От Юлии Михальчик с её «Питером» до хитов Михаила Круга.
Семейничал с Саней качок с Волоколамска. Он из деревянной палки и канистр с водой соорудил себе штангу и гантели, и каждый день занимался. С ним я тоже быстро нашёл общий язык, и мы стали заниматься вместе.
В хате была «бэха» — самодельная машинка для татуировок. Вот то, о чём я мечтал давно. Но человека, умевшего колоть — не было. Качок говорил, что раньше у них был кольщик, который собственно машинку и сделал, но тоже уехал на этап.
— Так я бью неплохо, — сказал я.
— Неужто? — спросил Саня.
— Ну да, колол и на малолетке, и на взросле. Правда першнёй, машинкой ни разу.
— А мне набьёшь? — услышал наш разговор Качок.
— Контура без проблем. Любые. Тушовку тоже. С тенями опыта нет.
— Ладно, скоро поработаешь.
В камере была книга с эскизами тюремных наколок и их значениями. Подобные книги я видел, но там была написана дикая отсебятина, и большинство таких книг было написано бывшими сотрудниками, которые значения татуировок знают очень поверхностно и порой неверно. В этой книге с самодельной кожаной обложкой большинство значений соответствовало истине.
Я жалел, что в хате не было нормального кольщика, хотелось поправить партаки, набитые на малолетке, и наколоть что-нибудь новое.
Вскоре Качку по дороге пришёл эскиз наколки, которую он хотел набить. Это был качественно нарисованный детализированный эскиз дракона в японском стиле. Было заметно, что трудился художник. В тюрьме в данной стилизации эта наколка ничего не значила — обычное художественное тату. Мне было интересно взяться за эту работу, татуировки такой сложности я ещё не колол.
Ночью мы расположились на шконаре, и я начал работу. Дракон должен был обвивать его ногу, начиная мордой чуть выше щиколотки и заканчивая хвостом у колена. Краской служили черные гелевые чернила, которых в хате было предостаточно. В тюрьме гелевые ручки запрещены, но у Сани было
