Зара вошла в будуар, где Тристрам стоял у окна с миссис Энглин, и когда та оставила их вдвоем, робко сказала, что ей все здесь очень нравится.
— Да, все это довольно красиво, — сухо ответил он и затем прибавил: — Сейчас мы должны будем сойти вниз и присутствовать на этом мучительном завтраке. Зал огромный и весь из камня, вам может быть холодно, поэтому я советую вам захватить с собой боа. Сейчас я принесу его вам, — прибавил он и, выйдя в соседнюю комнату, тотчас же вернулся обратно, неся боа, которое набросил на плечи Зары с таким равнодушным видом, как будто и она была из камня. И гордость Зары снова была уязвлена, хотя она отлично сознавала, что на его месте сама поступила бы точно так же. Тем не менее смиренное выражение ее лица уступило прежнему надменному, и она пошла рядом со своим мужем с гордо поднятой головой к большому восторгу миссис Энглин, которая видела, как они спускались с лестницы.
«У нее такой же высокомерный вид, как у нашей старой леди Танкред, — думала она. — Только интересно знать, нравится ли это его светлости?»
Большой пиршественный зал с великолепным каменным камином был построен еще при Генрихе IV. Галерея с дубовой решеткой была пристроена двумя столетиями позже. В зале стояли два кресла под балдахинами. Столы были накрыты по обеим сторонам этих кресел, а также перед ними. Новобрачные сели в эти огромные дубовые резные кресла; на спинке одного из них красовалась надпись «Лорд», на спинке другого — «Леди». По бокам сели главный арендатор и его жена. За столом прислуживали лакеи в напудренных париках.
Каждый раз, когда за столом случались какие-нибудь комические инциденты, Заре хотелось взглянуть на Тристрама и засмеяться. Но он держал себя холодно и спокойно и только иногда, когда этого требовало настроение момента, отпускал остроумные замечания.
Но вот начались спичи, и для Зары наступило самое тяжелое испытание.
Главный арендатор, предложив тост за здоровье молодоженов, говорил затем так много приятного, что для Зары стало совершенно очевидно, что все эти люди очень любят ее мужа, и она с каждой минутой все больше негодовала на себя. Как в этом спиче, так и во всех прочих ее самое всегда соединяли с Тристрамом, и эти добродетельные намеки уязвляли ее больше всего.
Затем Тристрам встал и от своего и ее имени произнес прекрасный спич. Он говорил, что приехал сюда и привез с собой прекрасную леди, чтобы жить среди них, и повернувшись к Заре, он взял ее руку и поцеловал. Затем он сказал, что всегда считал свои и их интересы общими и смотрел на них, как на своих друзей, и что они с леди Танкред будут и впредь заботиться об их благополучии. Речь его приветствовали аплодисментами, и все, весело разговаривая, снова уселись за стол.
Затем на дальнем конце стола встал старый, сморщенный, как печеное яблоко, фермер и, шамкая беззубым ртом, долго рассказывал, что он родился здесь и вырос, точно так же как и все его предки, но, и он готов в этом поклясться, никто из них никогда не видел более прекрасной госпожи, чем та, которую они приветствуют сейчас. Старик предложил тост за здоровье ее светлости и выразил надежду, что вскоре их пригласят на еще более роскошный пир, который будет устроен в честь рождения сына и наследника Танкредов.
Слушая это буколическое остроумие и благие пожелания, Тристрам бледнел и кусал губы, а его молодая жена вся вспыхивала, так что, в конце концов, цветом лица стала походить на красные розы, стоявшие на столе перед ней.
Бесконечный завтрак наконец окончился и после бесчисленных рукопожатий и приветствий, подогретых портвейном и шампанским, молодые супруги в сопровождении главного арендатора и немногих избранных отправились говорить и выслушивать подобные же речи в палатку мелких арендаторов. Здесь пожелания были еще более откровенны, и Зара заметила, что каждый раз, когда Тристрам слышал их, в его глазах появлялась саркастическая усмешка. Было уже около пяти часов, когда измученные молодые супруги удалились в будуар пить чай, и для Зары наступил удобный случай сделать свое признание.
Когда они с чувством облегчения опустились в кресла перед камином, Тристрам, проведя рукой по лбу, сказал:
— Боже, что за жестокая насмешка вся эта комедия! А ведь это только начало! Я боюсь, что вы очень устанете, так что вам лучше пойти сейчас отдохнуть до обеда, а к обеду, пожалуйста, наденьте самое роскошное свое платье и самые лучшие драгоценности.
— Хорошо, — рассеянно ответила Зара и стала наливать чай, а Тристрам сидел, смотрел в огонь, и его красивое лицо носило явные признаки утомления и разочарования.
Его огорчало решительно все. Он вспомнил, с каким удовольствием делал все улучшения в Рейтсе, надеясь угодить Заре, и теперь, когда он снова смотрел на дело своих рук, оно кололо и уязвляло его сердце.
Зара молча подала ему чашку чая, но затем молчание стало для нее невыносимым.
— Тристрам, — произнесла она как только могла спокойно, но он при звуке своего имени вздрогнул и внимательно посмотрел на нее: ведь она впервые назвала его по имени!
Зара опустила голову и, конвульсивно сжав руки, стала говорить, едва сдерживая волнение.
— Я хочу сказать вам кое-что и попросить у вас прощения. Я узнала наконец истину, а именно — что вы женились на мне не из-за денег моего дяди. Теперь я знаю, как все произошло, и мне очень стыдно вспоминать, какие жестокие слова я говорила вам; но тогда я думала, что вы согласились на этот брак даже не видя меня, и это меня страшно возмущало. Мне очень жаль, что я оскорбила вас, так как теперь я знаю, что вы истинный джентльмен.
Его лицо, просветлевшее было при ее первых словах, хмурилось по мере того, как она продолжала свою речь, и сердце его наполнялось жгучей болью. Итак, она теперь знала истину, но все же не любила его, потому что ни словом не высказала сожаления, что назвала его животным и ударила по лицу. Воспоминание об этом точно стегнуло Тристрама кнутом, и он вскочил на ноги, с новой силой почувствовав оскорбление.
Поставив на камин чашку с чаем, к которому так и не дотронулся, он хрипло сказал:
— Я женился на вас потому, что любил вас, но мне никогда еще не приходилось так горько раскаиваться, как сейчас.
Он повернулся и медленно вышел из комнаты. А Зара, оставшись одна, почувствовала себя совершенно уничтоженной.
ГЛАВА XXXV
Поджидая своего супруга в будуаре, чтобы сойти с ним вниз к обеду, Зара, казалось, была бледнее своего белого платья. Главный садовник прислал ей несколько великолепных гардений, но ей было больно смотреть на них — она вспомнила те гардении, которые принес ей Тристрам в их свадебный вечер и которые затем бросил в камин. Зара машинально приколола несколько из них к поясу, и горничная надела на нее бриллиантовое колье и такую же диадему. Бриллианты были великолепны, но у Зары даже не было случая поблагодарить Тристрама за его подарки, так как они никогда не разговаривали наедине. И она вдруг вспомнила, как он сказал ей, что когда комедия этого празднества окончится, «мы обсудим, как нам жить дальше». Что означали эти слова? Он хочет разойтись с ней? Боже мой, как судьба, однако, жестока! За что? И Зара, стиснув руки, стала размышлять над несправедливостью судьбы. Все чувства возмущались в ней, и она снова напоминала черную пантеру, готовящуюся к прыжку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
