В эту ночь ночевать домой я так и не пришел. Я бродил по аллеям, скверам, паркам, просто по пустынным улицам. Размышлять я не мог, анализировать тоже. Я просто ходил, садился на лавки, вставал и снова ходил, а в голове слабо трепыхались остатки мыслей, практически остатки сознания. Я хорошо помню, в какой шок тогда поверг меня мой поступок. И только к рассвету в голове прояснилось. И как сквозь рассеявшийся дым, как через осевшую на землю листву деревьев и копоть пожарища проступила одна-единственная мысль. Она была четкой, простой и понятной.
Это было утро искреннего раскаяния, утро прояснения после пережитого горя и страха. А мысль была следующей. Мальчишки из ухарства, дебильного геройства развлекались тем, что били беззащитного человека. И убили его. Они достойны наказания, и я наказал главного из них – того, кто это организовал, кто вдохновил своих дружков на этот поступок, на это развлечение. Я пожалел остальных, решив наказать смертью одного. Я посчитал, что они все поймут, и это будет им предостережением впредь. Но продажный следователь по сговору с родителями преступников сделал преступником свидетеля. Если бы не следователь, то троице преступников сидеть в тюрьме, а студент был бы жив.
Но сидеть будет невинный студент, который оказался способен на благородный и геройский поступок. И тогда вмешался я, потому что следователь оказался таким же подонком. И поэтому я подверг страшной смерти Баранова, которого хотел просто застрелить. И кто же виноват во всем ужасе, что пережил я, и пережил перед смертью Баранов, и переживет в колонии студент, которому, кстати, следователь сломал жизнь? Кто во всем виноват? Следователь! Вот кто виновник, вот кто спровоцировал все последствия, вот кто усугубил ситуацию до нечеловеческого ужаса, вот кто достоин смерти.
Это не явилось открытием, это было нормальной для меня потребностью, моим моральным правом. Это было моим долгом, именно моим, потому что мне уже терять было нечего. Что меня ждало в будущем? Тягость семейной жизни, черный рок бездетного существования, кошмарные сновидения до самой гробовой доски! Еще что? Да ничего! Бизнес, деньги, карьера – все это меня не интересовало, во всем этом не было никакого смысла. Пока рядом живут такие люди, как эти Вареные, Барановы, как эта дура-врачиха, как этот следователь, – другим людям жить будет тошно, страшно. Нормальным людям, которые хотят счастья, мира, спокойствия; хотят радоваться жизни, детям, солнцу, небу. Обычным нормальным людям будут мешать мерзавцы, негодяи, подонки. Они будут мешать ходить по улицам, работать, рожать. Они будут просто мешать жить! И кто-то должен помочь государству избавиться от них. Потому что государство – это множество должностных лиц, множество чиновников, и все они разные. И ведь есть там, наверху, нормальные, приличные, честные люди. А есть и откровенные негодяи. И честным трудно добраться до самых низов, до истоков проблем. А я как раз тут, внизу, у истоков.
Да, я здесь. Я один, мне никто не поможет, не посоветует. Меня никто не поддержит; скорее, меня постараются остановить, особенно те, кто сам преступает закон. И значит, идти нужно до конца. И я должен остановить этого следователя, потому что он и дальше будет покрывать виновных, потому что и дальше за взятки будет сажать невинных за решетку. Я, конечно, понимаю, что не следователь сажает, а судья. Но судья-то будет опираться на материалы, на доказательства следователя. И где гарантия, что и он не окажется таким же продажным?
Значит, начинать надо снизу, со следователя. И я начал. Путь у меня был один, поскольку я не знал ни его, ни места, где он сидит. Я просто пошел в милицию и стал добиваться, чтобы меня допросили по тому преступлению, потому что я важный свидетель. И меня в конце концов направили к следователю по фамилии Рябченко.
Еще не закончился день, как я вошел в кабинет, где на двери красовалась табличка «Следователь Рябченко Л.П.». К моему огромному изумлению, следователем оказался не мужчина, а женщина. Черноволосая, крупная женщина в массивных очках на прыщавом лице. Она сразу посмотрела на меня с неудовольствием, с раздражением. Понятно, ведь я ей всю схему ломаю. Может, она вообще прикидывала в уме, что если я начну сильно настаивать на невиновности студента, то она и меня в преступники определит. А вот на это я ей времени не дам. И повода не дам, потому что ни на чем настаивать я не буду.
Я изложил свою версию преступления, свидетелем которого был в ту ночь, а следователь хрипловатым прокуренным голосом стала допытываться о том, с какого расстояния я все видел, в какой момент, был ли я трезв, выпиваю ли вообще и как у меня со зрением. Было понятно, чего она добивается, эта Рябченко. И я с готовностью стал с ней соглашаться, объясняя свой приход только тем, что хотел помочь следствию, и беспокойством, что меня до сих пор еще не вызвали на допрос. Разумеется, мне было объяснено, что до меня просто еще не дошли руки, что следствию и так все ясно, а мой допрос, который планировался в этом месяце, обязательно состоялся бы.
Ну, вот и все! Кажется, я сыграл свою роль великолепно. Теперь я эту мерзавку знаю в лицо, теперь я знаю, где мне ее караулить. Теперь мне оставалось лишь последить за ней немного, выяснить, где она живет, какой дорогой добирается домой, каким транспортом пользуется. А потом я выберу момент и пристрелю ее с великим удовольствием. Потому что ее поступки так же отвратительны, как и ее внешность.
Конечно же, это просто выражение, форма такая. Удовольствия от убийства я не получал и не мог получить. Это вы правильно заострили внимание. Это не удовольствие от того, что ты обрываешь чью-то жизнь. Это удовлетворение, что ты навсегда, навечно обрываешь цепь поступков конкретного человека. Цепь преступных поступков, которые несут большое зло, несчастья ни в чем не повинным людям. Это прекращение негативного процесса. И если вас это интересует, то я до сих пор считаю, что своими убийствами тоже совершал зло. Но это зло необходимое, минимальное по сравнению со злом, которое я прекращаю.
Через три дня я был готов. Конечно, надо было бы больше времени уделить подготовке, но у меня в голове все время свербило, что каждый лишний день увеличивает количество зла, которое эта Рябченко несет людям. А еще… еще какое-то шестое чувство подсказывало мне, что ничего я в жизни больше не успею. И поэтому мне нужно спешить. Наверное, я чувствовал собственную смерть. Конец жизни, как теперь я понимаю.
Нет, конечно же, вы правы. Не голое предчувствие, нет – много чего было в моих тогдашних ощущениях, в мыслях. Сейчас я, разговаривая с вами, снова все это переживаю заново, потому что все помню до малейших деталей. А ощущения… Во-первых, как я сказал, я стал частенько не ночевать дома. С женой мы почти не разговаривали, хотя я постоянно ощущал на себе ее горькие взгляды. Вряд ли она подозревала, что я нашел другую женщину. Думаю, по мне было видно, что никого у меня нет. Я по неделям ходил в одной и той же рубашке, перестал гладить брюки, костюм мой был мят. А уж бриться! Раза два в неделю – и то хорошо. И на работе я все дела забросил. А потом уже и мобильный телефон отключил.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
