class="p1">Калека прервал свою речь, чтобы перевести дух.
— Барон — слуга сатаны? — несмело произнес кто-то в наступившей тишине. — Страсти-то какие.
— Страсти? — переспросил Жискар. — Шестой год уже как вернулся он с Востока, и все это время год от году скудеет земля наша. Тех урожаев, что приносит она, едва хватает, чтобы заплатить подати, а что остается нам самим? Чем кормить нам наших детей?
Крестьяне при этих словах закивали головами и о чем-то зашептались между собой. Слова калеки никого не оставили безучастным. Урожаи и правда стали скуднее с появлением в замке барона и его семейства.
Сначала, правда, никто не связывал этого с приездом нового хозяина, но с каждым годом положение все ухудшалось, и по деревням поползли слухи один причудливее и ужаснее другого. Будто бы барон занимается в замке колдовством, а иногда в полнолуние, обернувшись волком, выбирается через потайной ход и бродит по окрестностям, истребляя все живое, попадающееся ему на пути.
Слухи эти, с течением времени становившиеся все более и более смелыми, поползли, распространяемые сначала слугами самого де Шатуана, а следом и крестьянами, которые сначала шепотом, у себя дома или при встрече друг с другом, а потом все громче, не таясь соседей, стали говорить о сношениях своего господина с темными силами.
Особенно способствовало развитию подобных умонастроений то, что барон запретил убивать волков. Сперва крестьяне отнеслись к этому как к обычной причуде господина — то есть просто сделали вид, что не обратили на указ никакого внимания. Однако, когда некоторые из нарушителей поплатились за свое легкомыслие — кто рукой, кто глазом, а кто, как злостный нарушитель Жискар, и тем и другим, — крестьяне начали роптать. Поголовье серых хищников, коих уже не решались истреблять охотники, возросло, и, не находя себе достаточного пропитания в лесу, звери все чаще и чаще стали беспокоить крестьян и пастухов, нанося заметный урон стадам. При этом, само собой, нес убытки и барон, так как волки не делали никаких послаблений его скоту, но никакими способами нельзя было умолить или убедить де Шатуана отказаться от нежной любви к этим опасным животным.
Так или иначе, но убежденность крестьян в том, что их господин — оборотень, постепенно стала непоколебимой. Однако ни на какие действия они не осмеливались, до тех пор, пока барон не обошелся самым решительным образом с Безруким Жискаром (прозвище это прилипло к крестьянину, ставшему в свое время одной из первых жертв странной воли Габриэля де Шатуана), выколов тому за повторное ослушание еще и глаз. Таким образом, недовольные, обозленные полуголодным существованием крестьяне обрели вожака.
— Так слушайте же, — вновь заговорил Жискар, когда товарищи умолкли и в ожидании уставились на него. — Время пришло нам избавиться от исчадья ада. Мы должны… — Калека сделал паузу. Все, затаив дыхание, ждали, что он скажет. В тишине особенно громко и, казалось, даже тревожно трещали пожираемые огнем костра дрова. — Мы должны убить его! — решительно заключил оратор.
Поднялся невообразимый гвалт, каждый кричал что-то свое, многим такое предложение казалось трудновыполнимым и даже более того — опасным, но и тех, кто готов был согласиться с Жискаром, оказалось не так уж мало. Калека терпеливо ждал, когда товарищи успокоятся, а затем спросил седого широкоплечего мужчину (на вид самого старшего здесь), не проронившего за весь вечер ни слова:
— Что скажешь ты, Жак?
Теперь все взоры устремились на старика.
— Как мы сделаем это, Жискар? — спросил тот, и, не дожидаясь ответа, продолжил: — И даже если нам удастся убить его, как сможем мы избежать гнева короля Луи? Он пошлет солдат, и тогда не руки, а головы свои положим мы на плаху.
Раздалось несколько возгласов одобрения. Однако это нимало не смутило Безрукого.
— Мудро ты говоришь, Жак, — согласился он. — Но, думается мне, ты или забыл, или не знаешь еще последних новостей. А они таковы: наш благочестивый король, да продлит Господь его благодатное правление, затеял поход на сарацинов, чей правитель не только оскорбил добрейшего повелителя нашего, позволив своим подданным избивать провансальских купцов, но и осмелился дерзостно порвать грамоты короля сицилийского, брата государя нашего, — и отказался платить ему положенные дани. А уж если наш добрый владыка задумал такое, то непременно исполнит свое решение.
Жак поднял голову и с удивлением уставился на говорившего. Старику, видимо, и в самом деле такое известие оказалось внове. Или же Жак просто с недоверием относился к осведомленности односельчанина. А тот, увидев, что слова его произвели эффект, продолжал:
— Я для того и собрал вас всех сегодня, потому что верный человек, прислуживающий нашему нечестивому барону в замке, сообщил мне, что поход — дело решенное, не даром же увеличил король подати. Более того, через три дня на рассвете оба старших сына злодея нашего с дружиною отправятся ко двору короля, чтобы затем принять участие в походе. В замке останутся лишь калеки, которых привел богомерзкий прислужник сатаны с Востока…
— Ты что же, Жискар, — с насмешкой сказал Франсуа, — предлагаешь нам штурмовать замок?
— Может, мы сумеем подкупить слуг, чтобы они открыли ворота? — предположил кто-то.
— Лучше уж тогда найти смельчака готового за серебро воткнуть кинжал в спину злодею, — дополнил это предположение Шарль.
Последовало еще несколько высказываний, и, когда прозвучало последнее из них, слово вновь взял Безрукий.
— Рад слышать, что мы все в равной мере понимаем неизбежность того, что нам предстоит сделать, — сказал он с удовлетворением. — Важно тут лишь то, каким способом сумеем мы осуществить свои намерения и при этом избежать наказания. — Все собравшиеся опять обратили свои взгляды на предводителя, а он продолжал: — Барон покинет замок вместе с тремя своими выродками и дружиной. Он проводит взявших крест Анслена и Анри до границы своих владений, где, простившись с ними, повернет обратно в сопровождении младшего Жоффруа и нескольких инвалидов, почти все из которых едва способны держаться в седле.
Теперь уже даже суровый и осторожный Жак, ждал, что же скажет дальше их вожак.
— Мы устроим засаду и перебьем всех их, — с торжествующим видом заключил Жискар. — Нас больше тридцати, их едва ли наберется дюжина. Мы нападем внезапно, убьем всех, а барону поджарим пятки. Когда дело будет сделано — похороним убитых подальше в лесу, в самой чаще. Никто не узнает, что это сделали мы. Барон — слуга дьявола, оборотень, вот почему кинжал здесь не годится — только костер. Тем самым мы совершим деяние, угодное Господу, и избавим себя от напастей.
— А куда девать лошадей? — спросил Шарль с тревогой. — Не станем же мы убивать и их?
— Зачем же
