Суживалось внутреннее кольцо, зажимая немцев в Сталинграде, а внешнее — развивало наступление, проходя в сутки по 30–40 километров. Такая обстановка была в конце ноября. Эти дни мы ходили под впечатлением нашего мощного удара. Помню, вечерами праздновали, собирались экипажами, взводами. В тех местах было много яблоневых садов. Водку и спирт я не очень уважал, а яблочное вино, выдержанное, кисло-сладкое, мне пришлось по вкусу. Покупали у местных жителей яблоки. Таких крупных и вкусных яблок у нас в Сталинграде не было. Я ими объедался.
Однажды до нашей роты снизошел сам комбат, который едва не расстрелял меня возле завязшего танка. Он уже получил майора и орден Красной Звезды. Ввалился в землянку к Зайковскому вместе со свитой. Хорошо выпивши. У нас, кроме вина, предложить нечего было, да и закуска слабоватая, в основном хлеб и яблоки. Майор скривился, хотел даже уйти, но старшина роты, молодец, взял ситуацию в свои руки.
— Попейте с дороги винца, я сейчас распоряжусь.
Через десяток минут притащил несколько банок американского колбасного фарша, тушенки, две фляжки спирта. Разлили по кружкам. Я банки трофейным ножом вскрывал. Мы сидели в землянке все подряд: и командиры взводов, и танков. Особенно никто не чинился. Рядом с нами сидели трое-четверо молодых младших лейтенантов, прибывшее пополнение. Стукнулись кружками, выпили за победу, за Сталина. Комбат меня узнал.
— Это тот младшой, который танк утопил и под трибу нал попал?
Чего мне оставалось делать? Встал с набитым ртом, кое-как проглотил закуску, доложился:
— Младший лейтенант Волков. Командир танка.
— У тебя в дивизии земляки появились? Шевченко хвалил, подвиги твои расписывал.
— Капитан Шевченко не из таких, — вырвалось у меня. — Он подвигами не хвалится.
— И правильно делает. Ты свою вину перед Родиной искупал, а мог и под расстрел попасть. Боевую машину бросил, а сам в кусты.
Замполит батальона потянул майора за рукав, решил сгладить ситуацию, предложил еще выпить, а комбата понесло. Спросил у Зайковского:
— Как Волков воюет?
— Нормально, товарищ майор, — вытянулся тот. — Командиром взвода планируем назначить.
— Рано. Пусть пока танком командует. Мне наплевать, что у него связи в штабе дивизии. Главное, как человек воюет.
— Хорошо он воюет, — повторил Зайковский.
Повисла неловкая тишина. Недолюбливал меня комбат. Может, не мог простить того случая на речке. Может, подозревал, что я Федору Шевченко на него капаю, должность выпрашиваю. Понял я, что лучше уйти от греха подальше. Наш комбат дурковатый делался, когда лишка выпивал. Если привяжется — не отстанет.
— Разрешите пойти к машине, товарищ майор, — на дев шапку, козырнул я.
— Шагай. Здесь у нас не дом отдыха, а переформировка. Машину и людей как следует к бою готовь.
Выскочил словно оплеванный. Пошел в землянку к экипажу. Там тепло. Ребята, хорошо выпившие, о женщинах рассуждают, байки травят. Хотел лечь спать, а механик Жуков запротестовал:
— Если у тебя, лейтенант, настроения нет, то нам его не надо портить. Садись и вина выпей.
Пришлось выпить, чтобы экипаж не обижать. Спрашиваю Жукова, что, мол, ожили, на баб потянуло? Он важно отвечает, что познакомился сегодня с молодухой и собирается на свидание.
— Какое свидание?
Для меня Жуков в его сорок лет уже дедом казался. Оказывается, он познакомился с женщиной из деревни, когда вино покупал, и напросился вместе с Гришей Погодкой в гости. Меня это удивило, потому что Гриша был лет на пятнадцать его моложе.
— К матери с дочкой, что ли, собрались? — спросил я. — К подругам.
— Сколько ж им годков?
— А сколько бы ни было. Хрен ровесников не ищет.
Я был не против отпустить ребят, но существовал приказ, запрещавший покидать механикам свои машины. До деревни версты четыре, когда они вернутся?
— Отпусти нас, лейтенант, — попросил Петр Жуков. — Мы тебя не подведем. А танк все равно не на ходу. Ремонт ники раньше десяти утра не подъедут.
Отпустил я обоих женихов. Назло комбату. Пусть ребята отдохнут. Долго нам греться не дадут. Остались вдвоем с Саней Ивановым. Заварили чаю. Поесть толком не дали, и я с удовольствием грыз поджаренный хлеб, запивая его горячим крепким чаем без сахара.
Разговорились с Саней Ивановым. У каждого своя жизнь. Саня рассказал, что у него хорошие отец и мать. Отца забрали в армию год назад. Он занимал инженерную должность на военном заводе. Присвоили сразу капитана и направили в ремонтный батальон на Калининский фронт.
— Потом мама узнала, что он связался с женщиной, намного моложе его. Плакала, от меня скрывала. Обойдемся, говорит, без него. А у меня сестренка и братишка в школе учатся. Обидно!
— Никуда твой отец не денется, — заверил я Саню.
— Он до войны скромный был. Водки больше трех рюмок не выпивал. Старый полушубок лет десять носил. Едва уговорили новое пальто купить. А в начальники попал, заелся. Еще по весне прислал нам с каким-то командировочным целый вещмешок подарков: тушенку, гречку, сахар, фланель на рубашки, маме — духи. А сам с другой живет.
Саша, которому не исполнилось и девятнадцати, рассуждал по-взрослому, возможно, повторяя слова матери. Утешать было бесполезно. Вот так можно отца потерять, даже если он жив-здоров.
— А если руку или ногу оторвет, — не мог успокоиться Саша, — небось, к нам вернется. Кому калека нужен?
Я перевел разговор на другую тему. Утром благополучно вернулись Жуков и Погодка. Принесли кроме яблок квашеной капусты, свежих яиц и самогона. Обменивали на харчи трофейные часы, ножи, полотенца, лишнее белье.
Тем временем полк активно пополнялся техникой. Нашей роте достались три старых, вышедших из ремонта Т-34, мой старый знакомый Т-26 (как он сохранился за полтора года войны!) и два новых танка Т-70. Я уже привык к своей «тридцатьчетверке» и менять ее на другую машину не хотел. Механик Жуков ходил каждый день в рембат и помогал ремонтникам. Обещал, что машина будет в полном порядке.
Новенькие Т-70, блестящие и свежеокрашенные, гляделись неплохо. Усилили лобовую часть брони до 40 миллиметров, весил танк всего десять тонн. Я испытал на полигоне один из них. Танк был верткий, маневренный. Но боковая броня в 15 миллиметров делала машину очень уязвимой. Плюс карбюраторный двигатель, работающий на бензине. Не устраивала меня и 45-миллиметровая пушка, слабоватая против немецких танков. Про недостатки я умолчал, зато похвалил толстую лобовую броню, скорость и посоветовал молодым танкистам ни в коем случае не подставлять немцам борт и кормовую часть. Наш замполит батальона, добродушный и безвредный мужик, мало что смыслил в танках. Он заявил, что задницей к врагу мы уже не повернемся.
— Красная Армия наступает! Ее уже не повернуть.
Но бывалые фронтовики чувствовали по сводкам и названиям городов, что в декабре наступление наших войск несколько застопорилось. 12 декабря группа немецких армий «Дон» под командованием Манштейна начала наступление южнее Сталинграда. Что там творилось в заснеженной степи, мы не знали. Но «солдатское радио» доносило слухи, что немцы прорвались близко к Сталинграду. В те дни наш полк находился в повышенной готовности, а ремонт танков шел по ночам.
Вспомогательные части никогда не баловали наградами. Но посмотрев, как люди работают по ночам, при двадцатиградусном морозе, я, пожалуй, не согласился бы перейти к ним. Хотя ремонтники в атаки не ходили. В эту ночь вспышки электросварки, свет генераторных ламп привлек внимание ночных бомбардировщиков. Грохотало и горело так, что у нас, за пару километров, вздрагивала земля. Тяжелые авиабомбы убили и ранили около двадцати человек, повредили часть оборудования, сгорели два или три танка. Наша «тридцатьчетверка», к счастью, не пострадала.
Со дня на день мы ждали отправки на Сталинград. После тяжелых боев Манштейн был отброшен от Сталинграда. И хотя бои, как и на всем фронте, продолжались, 6-я армия Паулюса была в крепком кольце. Назывались разные цифры, но судьба не менее чем 250 тысяч немецких солдат и офицеров была предрешена. Им оставалось либо замерзнуть среди развалин города и в степи, либо сдаться. Наши войска наносили все новые удары, и сводки из Сталинграда занимали первые полосы газет.
31 декабря мы встретили Новый 1943 год. Вначале в землянке командира роты, потом все ротные командиры отправились к комбату, а мы разошлись по экипажам. Конечно, хорошо выпили. Стол был праздничный. Нажарили целый противень картошки с салом. Выдали водку, тушенку. В автолавке военторга я купил на все деньги что имелось на прилавке: две бутылки розового портвейна, папирос, конфет, десять книжечек курительной бумаги, которой всегда не хватало, и как подарок ребятам красивые самозаклеивающиеся листы-конверты с изображением мчавшихся танков и краснозвездных самолетов.
