Во-вторых, сильно интриговала загадка «сестры». Ведь в Италии, все газеты и слухи упорно твердили, что «Корсиканка» поубивала слуг и прибила графа из-за некоей сестры, которую тот утащил.
Правда, во втором случае, было довольно конкретное и логичное соображение:
Её ловят. Она цепляется к одной из похищенных, сближается с ней, называет её своей сестрой и даёт обещание всех вытащить.
Тогда получалось, что эта «как-бы сестра», скорее всего личность достаточно одинокая. Скорее всего сирота. Ведь если были бы родители, то они быстро бы этот слух разоблачили.
Также логично выстраивались и догадки относительно того, зачем она и куда испарилась: поехала выцеплять свой транспорт с тайной стоянки, и, возможно, ту самую «сестру». Из Морального Принципа Маленького Принца. Того самого, что у Экзюпери.
Также неслабое любопытство разожгли её слова брошенные мимоходом об истории мира Аттала, где она прогрессорствовала, и слова о слишком сильном сходстве истории, что наваяли братья в книге и реальной истории мира Аньяны.
Так что они с некоторым нетерпением ждали её возвращения.
Однако, надо было думать и о том, что они хотели бы сделать в этой России (её версии, если параллельный мир и в той самой, если попали в прошлое). А планы у них были «наполеоновские».
Им хотелось никак не менее, спасти Россию от тех самых катастроф и катаклизмов, которые они знали по истории.
Впрочем, и мифы тут тоже присутствовали, так как каждый имел те представления, которые имел. А брались те представления не только из учебников. Но и из писулек публицистов и историков разной степени серьёзности и ответственности.
Вообще, пока что серьёзно «доставалось на орехи» чисто Гришиным «тараканам». Оно, собственно и понятно почему. Уже эдак к нулевым годам, практически весь комплекс мифа «РКМП» был разбит в пыль. И дальше, уже ближе к десятым, над ним стали потешаться все кому не лень. Даже на Лурке вывалили здоровенную простыню со стебом. Однако, находились всегда (и к сожалению, будут находиться всегда), личности, которые просто веруют, или те, кому было просто лень или недосуг разбираться в сущностях.
Григорий, из-за этого, набив виртуальных и реальных шишек на неверном представлении о реальности, чувствовал себя как сапёр-новичок на первом своём минном поле.
А о его наивности, по Питеру уже стали слагать легенды. Он, если в самое ближайшее время не постарается «исправиться», мог вполне стать персонажем анекдотов.
Пока что его миловало общественное мнение. За то, что он непосредственно причастен к ослепительной «виктории в воздухе» — первому полёту аппарата тяжелее воздуха. А все его «чудачества» списывались на то, что он иностранец, словом — немчура, по какому-то странному стечению обстоятельств, сносно разговаривающий по-русски.
Прожив в Питере не так уж и много времени, он стал действительно обвыкаться. По крайней мере, серьёзных ошибок уже не допускал. Но не зря в законах Мэрфи строго зафиксировано:
«Закон первый. Всякая пакость которая может случиться — случается.
Закон второй. Если пакость не может случиться — она всё равно случается.
Закон третий. Если вы всё предусмотрели, если всё у вас хорошо, и перспективы безоблачны, то вы явно не замечаете какой-то очень большой пакости, которая уже нависла над вашей головой».
Для Григория в мягкой форме сработал именно третий закон.
Реальность, если её не игнорировать особо злостным образом, для «мозговых тараканов» лучший дихлофос. Для Григория даже такой возможности не было — игнорировать. Потому, что эта самая реальность не находилась «где-то там далеко», а смотрела прямо ему в глаза.
И тогда, в тот самый злосчастный день, когда его система верований, наконец получила первую серьёзную трещину, Григорий пребывал в благодушном настроении. И его не смутило даже то, что братец прикатил в, мягко говоря, сильно офигевшем виде.
— И что на этот раз произошло? — лениво поинтересовался Григорий, философски созерцая округленные глаза братца.
Тот набрал было воздуха, чтобы разразиться то ли речью, то ли очередным «загибом а-ля Пётр первый». Но, задержав дыхание, таки выпустил воздух из лёгких.
— Поехали. Кое-что покажу. Что купил тут, мать его….!
Григорий тут же преисполнился энтузиазма.
— А что купил?!
— Завод… — почему-то сквозь зубы процедил Василий.
— Заводец, — объяснял Василий уже в пути, — я прикупил потому, что там было куда развиваться. Помещение — каменное, двор — большой. Рядом — пустырь. Потому и купил. Даже за ценой не постоял.
— Ну я думаю! — фыркнул Григорий. — С нашими-то возможностями! Ха! Владелец не слишком высоко подпрыгивал?
— Достаточно высоко. — мрачно сказал Василий. — Я дал ему названную цену.
— Э-э… не стоило. — поморщился Григорий. — Дальше могут и прочие нас за дойную корову принять…
Василий отмахнулся.
— Не та проблема. Деньги — пыль! Вспомни пиндосов из нашего мира.
Григорий лишь пожал плечами. И действительно, последнее время он ко всем «брюликам» стал относиться как к «разновидности кристаллического углерода», а не к чему-то сверхценному.
Дорога у здания завода была разбитой и грязной. Почти на всю ширину её разлилась огромная лужа из смеси лошадиной мочи, раскисших лошадиных «яблок» и небольшой примеси дождевой воды, медленно сочащейся с осеннего неба. Люди, спешащие по своим делам, осторожно форсировали сие водное препятствие по перекинутым доскам вдоль забора.
Правда непосредственно перед зданием такого непотребства не было. Но то, что уже было видно — внушало некоторые подозрения. Впрочем, давно подмечено — чем дальше от центра города, тем запущеннее дороги и обшарпаннее дома. Так что вылезая из брички, и Василий, и Григорий внимательно смотрели под ноги и по сторонам. Грязь, однако, была везде. И смердело не только от того «моря нечистот», что недавно бричка форсировала.
Прочавкав по жирной грязи несколько метров до порога заводоуправления, они остановились. Их встречал некий господин, в добротном пальто и шляпе, надвинутой почти на глаза. Да и весь вид у встречающего был как у нахохлившейся вороны на суку под холодным дождичком.
Кстати холодный дождичек таки наличествовал.
— Пантелеймон Исидорович Савельев — представил его Василий. — Инженер сей обители скорби.
— Ух! Ну и имечком с отчеством родители наградили! Сразу и не выговоришь. — добродушно посмеиваясь и пожимая руку выговорил Григорий. На что инженер лишь пожал плечами, хмыкнул и предложил «господам владельцам» пройти внутрь.
Само заводоуправление ничем примечательным не было.
Обычная контора, как и везде.
Такие же как и в нашем мире-времени. Только мебель — по времени, и вместо компьютеров-калькуляторов на столах старые-добрые счёты с засаленными костяшками.
Это же здание непосредственно прилегало и к цехам. И вот когда Григорий шагнул под своды первого в его жизни цеха этого мира… как говорится в анекдоте, «тут-то всё и началось».
И первое что его встретило, был запах. Тяжёлый.
Григорий не понял сразу, что это могло быть. Но когда увидел толпу их поджидавшую, понял. Так пахла толпа, давно не бывших в бане, не мывшихся людей.
На всё это накладывались запахи чисто заводские. Пахла грязь, стоящая большими лужами на полу, пахло само производство. И воздух в цеху был явно давно застоявшийся. Тяжёлый.
Впереди, с хмурыми лицами стояли рабочие.
Не сказать, что они были одеты в рванину, но одежда на них была ну очень ветхой. Обувь на ногах и та была далеко не модельная. Чаще просто лапти.
Но взгляд, которым встретили эти рабочие вошедших братьев, инженера, был… голодный.
Без всяких переносных значений. Люди, стоящие перед ними были реально просто голодными. Давно не евшими.
Василий, явно увидевший эту картину ранее, нервно сглотнул. Ибо выглядела эта толпа хмурых и голодных людей страшно. Григорий же, вдруг, неожиданно для себя, почувствовал себя сильно виноватым за то, что сыт и хорошо одет. Среди толпы видны были бабы с детьми.
Дети были откровенно в грязи. Да и вся толпа производила впечатление далеко не чистое. Не только запахом. В родном мире бомжи и то выглядели, по сравнению с этими бедолагами, как жуткие богачи.
Инженер не обращая внимание ни на что, прошёл сквозь толпу, словно её и не было. Люди молча расступились. Братья, последовали за ним. Толпа проводила их хмурым молчанием и взглядом исподлобья.
Как понял Григорий, из попутных пояснений Исидора Пантелеймоновича, производство было самое примитивное. Никаких технологических изысков. Труд в основном ручной. Механизации труда, почти никакой.
Там, где нужны были более или менее соображающие и знающие, работала «рабочая аристократия» — уже, можно сказать, потомственные рабочие. Все остальные — вчерашние крестьяне, ничего особого не умеющие, пришедшие в город на заработки.
