— Я, конечно, в долгу перед вами, — сказал Таллентайр. Но Лидиард видел, что баронет недоволен, так как счел все сказанное вздором. Было достаточно ясно, что теперь приведена в действия вся батарея скептических подозрений Таллентайра. Со своей стороны, Дэвид мог только, молча смотреть на красивое лицо молодого человека, всем сердцем поддерживая его усилия убедить баронета в истинности своих слов.
Внезапно Шепард резко отвернулся от них.
— Если вы меня простите, — сказал он, — мне надо немного отдохнуть. Я все еще не вполне здоров, и мне хотелось бы уснуть. Не беспокойтесь, я не настолько плохо чувствую себя, и не дойду до прежнего жалкого состояния. Обещаю, мы снова поговорим, но теперь… Должен попросить извинения.
Таллентайр не стал требовать продолжения разговора, но проворно встал и выразил свое согласие излишне театральным поклоном.
— Возможно, нам обоим требуется время, чтобы обдумать то, что стало сегодня известно, — сказал он. — И, боюсь, Дэвид тоже еще немного страдает от своего недуга. Мы выйдем на палубу и продолжим беседу там, до тех пор, пока солнце не поднимется так высоко, что жара станет невыносимой, и не загонит нас обратно в каюты.
Лидиард позволил баронету вывести себя на свежий воздух, но у дверей растеряно оглянулся, ища поддержки, и встретил сочувственный взгляд странных льдисто-синих глаз.
* * *
Как только двое путешественников удобно устроились в парусиновых креслах на затененной палубе, Лидиард спросил баронета, что тот думает об их пробудившемся госте. Казалось, Таллентайр только и ждал вопроса, чтобы начать беседу.
— Весьма примечательная личность, — рассудительно ответил он. — Но во всей этой бредовой мешанине ничтожно мало того, что можно было бы назвать честным объяснением. Сплошной словесный треск и увиливания. Должен сознаться, я искренне надеюсь, что когда у него будет время подумать, он состряпает байку получше этой.
Лидиард подыскивал подобающие дипломатические выражения, чтобы задать следующий вопрос, и наконец сказал:
— Как вы думаете, есть ли вообще правда в том, что он нам рассказал? Он сам искренне в это верит?
— Не могу сказать наверняка, но думаю, это самая простая из вех загадок, которые он нам задал. — ответил его опекун, — Мы живем в эпоху самозваных магов, розенкрейцеров, медиумов и масонов. Хоть пруд пруди тех, кто утверждает, будто слышит голоса мертвых, или притягивает мощь таинственных божеств. Простое недоверие плохой помощник в обращении с такими явлениями. А наш новый друг довольно ловко и умело дразнит нас, откровенно не желая заботиться о том, верим мы ему или нет. Он вызывает нас на откровенность, и морочит бойкими и замысловатыми выдумками, но в одном отношении он прав. Если мы хотим продолжать эту странную игру, неожиданно обрушившуюся на нас и застигшую врасплох, то должны постараться отложить в сторону наши стойкие материалистические убеждения, хотя бы ненадолго.
— По крайней мере, он кое-что рассказал о таинственном отце Мэллорне, — заметил Лидиард. — Он не знал о кольце, которое мы нашли, а инициалы на нем действительно могут означать Орден Святого Амикуса.
— Мы не знаем, видел он кольцо прежде или нет. — уточнил Таллентайр, — Он сам признался, что прибыл в Египет, идя по тому же следу, по которому шел священник. Но я не вижу ничего занятного в том, что какое-то сообщество еретиков дожило до нынешних дней, ведь догмы традиционной церкви от этого не кажутся менее вздорными. — Он помолчал, видимо, напряженно размышляя о недавнем разговоре.
— Как вы намерены с ним поступить? — Спокойно спросил Лидиард.
— Не моя задача что-либо решать теперь, когда он пришел в себя, — сказал баронет. — Пусть идет своей дорогой, как и куда ему угодно. С другой стороны, предполагаю, что мы будем наслаждаться его обществом, по меньшей мере, до тех пор, пока не пристанем в Гибралтаре.
— И это будет наслаждение? — Удивился Лидиард. — Мне показалось, что он начал вас раздражать.
— Есть некое мозахистское наслаждение в том, чтобы тебя раздражали, — игриво заметил Таллентайр. — Иногда он высказывает весьма интересные идеи. И даже если он просто глупый фантазер, он занимает мои мысли. И, в конце концов, что-то случилось в той долине, и стоило жизни одному человеку, а, возможно, и двум.
— Но вы раз и навсегда отказываетесь признать, что тварь могла быть настоящей, несмотря на то, что видели, — с демонстративным безразличием произнес Лидиард. — И если этот человек будет настаивать, на своем, доказывать ее реальность, вам, несомненно, трудно окажется найти общий язык.
— Надеюсь, я не такой упрямец, — сказал Таллентайр. — В любом случае, нам надо в этом разобраться. Мы видели то, что видели, и это было на самом деле довольно странно. Но, конечно, нас разделяет целая бездна. Я могу допустить, что видел реальное существо, имеющее сходство со Сфинксом. Это предположение дает повод продолжить наш разговор. Но принять всю эту болтовни о творцах — выше моих сил. Я категорически не могу согласиться с тем, что мир, о котором я кое-что знаю, только видимость, и история этой видимости, такая же выдумка, как и бредни монахов Святого Амикуса. Если видимое настолько недостойно доверия, то как же люди вообще могут что-то планировать? Что делает нас рациональными мыслящими существами? Способность видеть свою выгоду, а это предполагает, что мы способны планировать и учитывать последствия наших действий. Все эти расчеты основываются на нашем понимании того мира, который мы видим, и в котором живем, на знаниях о том, каким он был прежде. Если наши представления о нем ложны, как мы можем объяснить продолжительный успех наших расчетов и планов? Это, как ты, конечно, понимаешь, доказывает ту истину, что человеческий разум преуспевает. Хотя бы в деле упорядочивания жизни и обеспечении морального и технического прогресса.
Эта речь помогла, наконец-то остудить разгоряченный ум Лидиарда, она представляла собой возврат к стилю беседы, давно и основательно знакомому, Дэвиду частенько доводилось слушать, как Таллентайр излагает свои взгляды. И это позволило Лидиарду вернуться на привычную почву гипотетической дискуссии.
— И все же, когда вся Европа безоговорочно верила в догматы церкви, которые вы теперь расцениваете как ложные от начала и до конца, был же какой-то порядок в делах людей, было рациональное действие, и был прогресс. — услышал он свои слова, — Ведь и просвещение, которым вы так гордитесь, родилось из невежества и заблуждения.
Таллентайр улыбнулся впервые с тех пор, как завязалась беседа.
— Принимаю это как комплимент, — сказал он, — Ты пытаешься привести меня в замешательство риторикой, и я воображаю, что у тебя был умный учитель дома, не хуже, кажется, чем те, которых ты встретил в Оксфорде. Ты, конечно, прав, ложная вера не становится непременно барьером прогрессу. Но я настаиваю, что эволюция интеллекта имеет место, вопреки ложной вере, а не благодаря ей. Если бы церковь не препятствовала распространению идей Гиппократа и Птолемея, только из-за того, что они противоречат ее учению, насколько скорее мы могли бы получить научную медицину и научную космологию, которые лишь теперь всплывают на поверхность, являя людям смелые, но так долго не признававшиеся догадки?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
