И социал-демократы решились. В пять часов вечера в день годовщины Октябрьской революции в России — 7 ноября 1918 г. — они выдвинули политический ультиматум из пяти пунктов: свобода общественных собраний; полиция и армия находятся под жестким контролем; кайзер и кронпринц отрекаются в течение суток, к полудню 8 ноября; влияние социал-демократов на правительство усиливается; прусское правительство претерпевает ту же эволюцию, что и общегерманское правительство, резко реформированное в октябре 1918 г.
Канцлер встал на дыбы. Но возглавивший социал-демократов Эберт и не думал оправдываться: «Вы должны быть благодарны нам за то, что мы берем на себя ответственность. Ваши солдаты сдаются повсюду». Тогда в тот день была пятница, а берлинцы не бастуют по пятницам — в день получения зарплаты. Временной предел для кайзера и его сына передвинули еще на одни сутки вперед. Если же кайзер и кронпринц не откажутся от трона до полудня субботы, то социал-демократы покинут правительство и возглавят массы.
Это был трудный момент для убежденного монархиста Макса Баденского. Альтернативой парламентскому правительству была лишь диктатура. Но тогда вооруженные люди с красными бантами восстанут и начнется Гражданская война. Социал-демократы во главе с Эбертом и Шейдеманом достаточно отчетливо видели эту возможность, столь грозную для них. Но один из кандидатов в диктаторы, генерал фон Линсинген (командующий Берлинским округом), сомневался по-своему: возможно, молодые солдаты, подчиняясь приказу и будут стрелять, но ветераны не будут. У Линсингена были лишь три ударных батальона, на которые он мог положиться определенно. Линсинген отдал (в пятницу утром) приказ авиации бомбить поезда с матросами и солдатами, идущие в берлинском направлении. Но военное министерство вмешалось — погибнут тысячи невинных, это подхлестнет анархию. Военного решения этой проблемы уже не существовалю.
Ультиматум социал-демократов сделал позиции отправившегося в Спа 8 ноября Макса Баденского крайне уязвимыми. Да и сам язык канцлера военным был еще не знаком. Он предложил кайзеру назначить «своего заместителя» (многие окружающие подумали, что канцлер предлагает собственную кандидатуру). Затем соберется Учредительная национальная ассамблея, центр решений сместится с улиц в парламентские покои. Хорошо бы, но Эрцбергер договаривался об условиях перемирия, и тихих времен ожидать не приходилось.
Вечером 8 ноября 1918 г. состоялась самая важная в жизни Макса Баденского беседа с императором Вильгельмом Вторым. Есть только версия канцлера, записавшего эту беседу. «Ваше отречение стало необходимым условием спасения Германии от Гражданской войны, и пришла к завершению ваша миссия императора-миротворца. На ваших руках может оказаться кровь. Огромное большинство народа полагает, что вы виновны в сложившейся ситуации». Канцлер обращался к императору на таком «вы», которое немцы употребляют, лишь обращаясь к богу либо к близким родственникам — но никогда не к монарху. Кайзер ответил, что понимает сложившееся положение. Канцлер попросил об отставке, но Вильгельм воспротивился: «Вы послали предложение о перемирии, и вы должны определить условия перемирия».
Канцлер продолжил беседу цитированием венценосных особ, потерявших свои троны за последние два дня. «Через несколько часов рейх окажется без канцлера, без правительства, без единого компактного большинства», что осложнит переговоры с противником.
РЕВОЛЮЦИЯУтро 9 ноября император Вильгельм Второй встретил в своей вилле на вершине холма в Спа. Он завтракал в белой гостиной, заодно просматривая ночные телеграммы и письма. Приступы ярости гасились им с трудом. Вильгельм, чтобы успокоиться, вышел в сад вместе с молодым комендантом Альфредом Ниманом. Моросил дождь, окрестности окутал туман. Золото листвы гасилось тенью осени. Ночные заморозки уже сразили цветы. Но даже усиливающийся холод не мог погасить жажду Вильгельма выговориться. Главной темой был большевизм. «Перед лицом угрозы всей Европе продолжать войну было бы абсурдным». Противник не может не видеть этого. «Против этой напасти необходима солидная плотина».. Австрийская империя уже рухнула. Угроза нависла над Германией, над всей европейской цивилизацией. «Мы преодолеем эти трудности быстрыми военными действиями». Кайзер словно видел себя во главе антибольшевистского крестового похода. Он исключал непонимание западными союзниками степени большевистской опасности.
Подошедший слуга сообщил, что императора Вильгельма ожидают фельдмаршал Гинденбург и генерал Тренер. Кайзер поспешил в дом. Начальник его военного кабинета, командир его личной охраны и полковник граф Фридрих фон Шуленбург стояли в круглой прихожей. Все трое сопроводили императора в так называемый большой салон, где ему навстречу уже вставали фельдмаршал Гинденбург и генерал Тренер. Оба явно взволнованны. «Ваше величество, — сказал низким голосом Гинденбург, — как прусский офицер я нижайше прошу принять мое прошение об отставке, ибо честь прусского офицера не позволяет мне сказать своему королю то, что ситуация заставляет меня сказать»[354].
Кайзер казался потрясенным: как может ближайший военачальник — «человек, который для меня и для моего народа олицетворял высшую власть, в отношении которой даже я, кайзер, чувствовал свою подчиненность» — покинуть его в такую минуту. Вильгельм подошел к тлеющему камину и обернулся, как бы требуя объяснения у Тренера. Тот довольно долго объяснял, к каким заключениям пришли участники переговоров, ведшихся в отеле «Британик» предшествующим вечером. Осуществить поход через всю Германию невозможно. Мятежники захватили мосты через Рейн, железнодорожные пути, телеграфные станции, склады. Захвачены даже соседние города Ахен и Вервье. Армии противника на Западном фронте изготовились к бою. В такой ситуации марш на Берлин через охваченную Гражданской войной страну займет несколько недель. Молчание Гинденбурга означало его согласие с этим анализом.
Противоречить посмел лишь старый граф Шуленбург. Он назвал выводы Тренера излишне пессимистическими. В течение восьми-десяти дней из огромной массы войск Западного фронта можно создать ударную армию. Речь не идет о завоевании всей Германии, нужно ударить по нескольким избранным пунктам. Начать с Вервье, Ахена и Кельна. Элитарные части с лучшим вооружением — газовые бомбы, огнеметы — и прочее могут не беспокоиться о снабжении: Бельгия еще находится в германских руках. «Порядок можно восстановить». Тренер на это сказал только, что «у него другие сведения».
Глаза кайзера сияли гневом. Он приказал Тренеру изложить его соображения на бумаге. Но вдруг он остановился. Шуленбург снова стал убеждать в возможности повернуть ход событий. И тут Тренер сделал решающий жест. «Армия во главе со своими командирами пойдет любым путем, но не по приказу Его Величества; она не будет больше подчиняться Его Величеству». Тинденбург словно проснулся: «Лояльность армии Его Величеству не может быть гарантирована». На этом, не приняв окончательного решения, кайзер распустил совещание. «Выясните, каково моральное состояние войск. Если командиры скажут мне, что армия больше не стоит за мной, тогда я готов уйти. Но не ранее!»
Кайзер не знал, что такой «плебисцит» уже проводится. Тридцать девять боевых офицеров были приглашены в «Британик». Только после разговора с ним адмирал Гинце осмелился телеграфировать в Берлин, что «вопрос решен в принципе». Оставалась приемлемая большинству формулировка.
Появившийся на вилле императора кронпринц нашел отца энергично жестикулирующим перед десятью стоящими перед ним офицерами. «Меня поразила происшедшая с ним перемена: лицо стало тонким и бледным, его жесты стали резкими; на все это было больно смотреть»[355]. Кайзер вернулся в салон, где Тренер представил ему полковника Вильгельма Хейе, проводившего только что опрос офицеров. Реакция командиров сводилась к вопросу: может ли кайзер, встав во главе войск, «отвоевать» Германию? Представить себе это невозможно. Готовы ли войска сражаться с большевиками в глубине Германии? Однозначно нет. Полковник резюмировал опрос так: «Войска остаются лояльными Его Величеству, но войска устали и фактически безразличны. Они не выступят против своей страны, даже во главе с Его Величеством. Они хотят лишь одного: перемирия немедленно. На пути к этому перемирию ценен каждый час»[356].
Слабо подал руку помощи Гинце: «Его Величество мог бы выступить самостоятельно, а армия не преминула бы присоединиться к нему». Вильгельм сжал губы. И Гинце поступил как Брут: от имени канцлера потребовал отречения, ситуация иного не терпит. Шуленбург сражался до конца. Пусть Вильгельм Гогенцоллерн отречется от титула императора, но сохранит звание прусского короля, прусские войска его не предадут.
