«Попрание старинных законов, уничтожение того равновесия, какое они установили между подданными и королями, утверждение власти совершенно и безусловно деспотической, были причинами, ввергнувшими первоначально Францию в судорожные конвульсии, в каких застали ее наши отцы. Кардинал де Ришелье, уподобившись знахарю, вздумал врачевать ее сильнодействующими средствами, которые вызвали в ней прилив сил, но сил возбуждения, изнуривших тело и все его части. Кардинал Мазарини, лекарь совершенно неопытный, не понял, в каком она изнеможении. Он не стал поддерживать ее тайными снадобьями своего предшественника, а продолжал ослаблять кровопусканиями; она впала в летаргию, а он оказался столь несведущ, что ложный этот покой принял за истинное выздоровление».
Как видно, несмотря на весь свой ум и способности, Поль де Гонди не понимал сути событий у себя в стране и за границей. Он не смог окинуть единым взглядом всю Западную Европу, разобраться в бурных политических событиях на континенте. А ведь другие его современники это смогли и все понимали. Ришелье, Оливер Кромвель… И конечно же Джулио Мазарини. Потому он и выиграл в конечном итоге.
Первый министр Франции не остался в долгу. Он создал краткий юмористический антипортрет Гонди: «Он набожный, признательный, умеренных взглядов, добрый, скромный, правдивый, любящий спокойствие государства, которого он добьется с легкостью и выгодой, знающий, как надо вести переговоры с испанцами, враг интриг и много усердствующий для возвеличивания государства и восстановления королевской власти». Находясь в постоянной опасности, кардинал умел отвлечься и посмеяться над противниками.
Итак, парламент, его высокопоставленные и родовитые союзники, с одной стороны, и королевская администрация, с другой, готовились к решительному столкновению. Анне Австрийской не терпелось прекратить диктат парламента. Ситуация казалась невыносимой. В окружении королевы все чаще говорили о необходимости отправить магистратов в ссылку. Парламент предполагалось перевести в Монтаржи, Счетную палату – в Орлеан, Палату косвенных сборов – в Реймс, Большой совет – в Нант. Маршал де ла Мейе и принц Конде выступили с предложением к королевской семье выехать в крепость Арсенал и арестовать мятежных членов парламента. Тем более что к тому времени Конде был сильно разгневан на Гонди, уличившего его в приватном разговоре, что он пособничает Мазарини в его мошеннических делах. При этом Гонди заметил, что подъема горожан бояться не нужно. Аристократ Конде терпеть не мог указаний, плебеев и защищавшего их на людях коадъютора.
Тогда эти два человека страшно разругались. Гонди остался более спокойным и дипломатичным. А принц… Он несколько раз гневно обмолвился, что, если судейские и дальше будут действовать так, как они взяли себе за правило, ему ничего не стоит их образумить. Все же первые попытки «образумить» парламент и его союзников не увенчались успехом.
Первые дни начинавшегося 1649 года оказались очень неспокойными. Королева, Конде и даже всегда осторожный Джулио более не желали вести дискуссии с фрондерами. Отступать было некуда и терять уже было нечего. По королевскому приказу Конде отозвал свою армию из Фландрии и сосредоточил ее близ Парижа. Одновременно другой французский полководец Тюренн, которому еще предстояло проявить себя в полную силу в войнах Людовика XIV, из Германии подтянул свои войска к берегам Рейна. В ночь с 5 на 6 января весь двор втайне бежал из столицы в Сен-Жермен-ан-Лэ – замок, расположенный на вершине горы, омываемой у подножия водами Сены. Осада этой крепости представлялась долгой и трудной.
Обстановку нового местопребывания нельзя было назвать приятной. В Сен-Жермене находились пустые, без мебели, комнаты, а вместо постелей – тюфяки, набитые соломой. Придворным пришлось вкушать прелести бивуачной жизни. Многие недовольно постанывали. На неудобства не обращали внимания лишь два человека – Анна и Джулио, радовавшиеся вновь обретенной свободе и возможности действовать. Королева и кардинал ни о чем более не говорили, кроме как об осаде ненавистных бунтовщиков.
Мазарини считал правильной тактику сразу напасть на противника, не дав ему опомниться. Уже в шесть часов утра 6 января посланник кардинала поднял с постели президента парламента Матье Моле, для того чтобы всего лишь сообщить о бегстве королевской семьи. Старик Моле был огорошен известием и, качая головой, ответил слуге Мазарини: «Трудно подыскать соответствующее наказание для людей, подсказавших это решение». Стрелы были пущены прежде всего в первого министра. Моле, в отличие от Гонди, много сил отдал примирению враждовавших клик. Президент парламента понял, что его политика провалилась.
Новый удар кардинала не заставил себя ждать. Вскоре из Сен-Жермена пришел королевский приказ всем высшим судебным палатам немедленно выехать из Парижа. Однако стремление магистратов избежать войны не доходило до согласия на полную капитуляцию. Они отказались покинуть столицу.
Мазарини и Анна Австрийская лихорадочно искали новые пути выбить почву из-под ног парламента. Было принято решение запретить торговцам пригорода Пасси продавать скот парижанам, а жителям окрестных деревень – доставлять в Париж какие бы то ни было продукты и зерно. Голод должен был лишить парламент народной поддержки. Тогда же Конде выставил на дорогах к столице заградительные заслоны.
Поль де Гонди попытался урезонить принца. Зная об отношении Конде к первому министру, он все еще не терял надежды перетянуть его на свою сторону. Он сказал принцу, что кардинал может ошибиться в своих расчетах и Париж окажется твердым орешком.
– Его возьмут не как Дюнкерк, с помощью подкопов и приступов, а измором, оставив на неделю без гонесского хлеба, – гневно ответил Конде.
– Но намерение преградить путь хлебу из Гонесса может натолкнуться на препятствия, – возразил Гонди.
– На какие? Неужто горожане вздумают дать нам сражение?
– Их было бы нетрудно одолеть, будь они одни, принц.
– Шутки в сторону. Неужели у Вас достанет безумства связать себя с этими людьми? – недоуменно возразил Конде.
– Достанет, и с лихвою. Вашему Высочеству это известно, как известно и то, что я коадъютор Парижа, и, стало быть, честь моя и выгода побуждают меня его охранять. Но до конца моих дней я готов служить Вашему Высочеству во всем, что не противоречит этому соображению, – дипломатично поставил точку в бесполезном споре Гонди.
Принц по достоинству оценил собеседника, как следует из «Мемуаров» последнего. Он предложил помирить его с двором. Разумеется, парижский коадъютор ушел от ответа. Все осталось на своих местах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
