Но там речь шла только о равенстве сотворчества, возникающем при вдумчивом чтении. Не стоит серьезному поэту гоняться за читателем, активно «коммуницировать» с ним в социальных сетях, подсаживаться на фастфуд быстрого отклика.
Но я сейчас о другом.
Не идти «на поводу у читателя» – а медленно и терпеливо его создавать, выращивать. Есть, худо-бедно, опыт выращивания молодых поэтов, через семинары, лито, литературные школы.
Должна произойти смена парадигмы. С поддержки «писателей стихов» (хотя и их стоит поддерживать) – на поддержку читателей стихов. Совсем не обязательно – будущих поэтов или литературоведов.
Задел для этой системы есть: литературные журналы. Но они больше сосредоточены на освещении внутрилитературной жизни; такова их специфика. Нужны, соответственно, издания – бумажные и/или электронные – с материалами о том, как читать и понимать серьезную поэзию. Порой да, на уровне азов, «для чайников».
Пока такие материалы можно найти только на любительских сайтах – и тоже, соответственно, любительские.
Кстати, в 1960-е – начале 1970-х был совершен рывок – вышло с десяток замечательных научно-популярных изданий по чтению и пониманию поэзии[162]. И это, вместе с возвращением (пусть медленным и неполным) запрещенных прежде авторов, и подготовило того самого читателя, который «подсказывал из зала строчки». Причем поэтам, писавшим далеко не простые стихи.
Сегодня запрос на поэтическое просвещение снова заметен. Это показал и резонанс, вызванный пару лет назад учебником «Поэзия» (при всей его односторонности).
И распространение в последние годы литературных школ – в наиболее серьезных из которых развиваются, прежде всего, читательские навыки. Только таких учебников, и школ, и программ должно быть больше. И тогда…
Что, собственно, – «тогда»? Сложно сказать. Нет, всплеск интереса к серьезной поэзии, аналогичный позднесоветскому, мы вряд ли получим. Но и не потонем, пусть даже с музыкой, как «Титаник». Впрочем, спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Не чиновников, для большинства которых поддержка поэзии мыслится в виде очередного памятника или конкурса «Стихи о родимом крае». Не средней школы, у которой – свои проблемы… «Спасение утопающих» – это заблаговременное, собственными силами обучение спасателей. Сиречь читателей. Которые, если что, и выловят нас из воды. Или вынесут, как умный дельфин с арионовской обложки, на берег…
«Арион». 2019. № 1
V
Полиэтиленовая литература
Купил недавно «Без купюр» Карла Проффера.
Затянуто в полиэтилен, «18+». «Содержит нецензурную брань» – красными буковками. Подивился, конечно. Какую брань мог употребить известный славист, да еще и нецензурную?
Читая, как-то забыл об этом. Всё чинно и обаятельно. Где же обещанные матюги?
Нет, сам я в текстах нецензурную лексику не использую. По соображениям здравого писательского смысла. Слишком большое читательское внимание она притягивает к себе – «оттягивая» его от остального, порой более важного.
Моральные соображения, разумеется, тоже важны. «Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших…» Но в целом, использовать в прозе ненормативную лексику или нет – дело авторского вкуса, писательской кухни.
Иное дело, когда в это начинают вмешиваться люди, к писательству отношения не имеющие.
Я еще раз – вооружившись незримой моральной лупой – пробежал «Без купюр» Проффера. И – нашел-таки. Два случая, процитирую (чтобы меня самого не затянули в полиэтилен, воспользуюсь отточием).
Хотя Н [адежду] М [андельштам] беспокоило то, что казалось ей сумбурным поведением Иосифа [Бродского] (вовсе не свойственным ему в те годы, когда мы его знали), ее отношение к нему было окрашено, по-моему, искренней любовью – даже когда она над ним подшучивала. В 1976 году ему сделали тройное шунтирование, от чего мы все были в ужасе. Вскоре после этого мы прилетели в Москву и, как обычно, посетили Надежду (15 февраля 1977 года). Когда я сказал ей, что у Иосифа был инфаркт, она, не задумавшись ни на секунду, с обычной своей улыбкой сказала: «Пер. бался?» Она всегда осведомлялась о нем и всегда просила передать ему привет.
Страшная «нецензурная брань», правда?
И второй случай.
Изгнание стало для Иосифа потрясением, вызвавшим реакцию – гнев. Почти всех он называл «б. дьми» и «кусками говна»…
Итак, «возмутителем спокойствия» оказался один из крупнейших русских поэтов. И вдова другого великого поэта (и сама – незаурядный литератор). Вот кто оскорбляет наши моральные чувства и развращает неокрепшее юношество. В полиэтилен!
Другой пример. «Душа моя Павел» Алексея Варламова. Прозрачнейший, в лучших традициях классической прозы, роман; просто бери и включай в программу для внеклассного чтения. И снова «18+» и пугалка про нецензурную брань. А вся беда – в неблагопристойных частушках, которые распевают студенты филфака на картошке (дело происходит в начале восьмидесятых)… В полиэтилен!
Могут возразить, что это не прежняя советская цензура. Что это «мягкий вариант». Что никто ничего не вырезает и не вымарывает. Что читатель, которому уже есть эти самые 18+, купит, стянет полиэтиленовую шкурку и, так сказать, насладится.
И всё же.
Не говорю о том, насколько этот «полиэтиленовый намордник» в принципе оскорбителен для серьезной литературы. Которую таким образом приравнивают к порноизданиям. Так, помнится, покойный Говорухин, выступивший с этой чудесной идеей, и формулировал. Пора, мол, продавать книги, в которых есть нецензурные выражения, в закрытой упаковке, как продаются издания с порнографией.
В итоге десятки крупных, замечательных авторов – не только Карл Проффер или Алексей Варламов – оказались приравнены к производителям порнопродукции. Замечательно.
Есть во всем этом и более приземленный, но не менее важный момент.
Пару лет назад Владимир Березин пересказал мне чудную сценку. Диалог на мостике (вроде «мостика влюбленных»): немолодой жених несет на полусогнутых немолодую упитанную невесту. Невеста волнуется, как бы ее не уронили (нецензурная лексика), жених ласково (в нецензурных, опять же, выражениях) ее успокаивает…
Готовый микросюжет – бери и используй в прозе.
«Хорошо, использую. И что дальше? Поставят “18+”, затянут пленкой. Число покупателей сократится».
За дословность не поручусь, но смысл ответной реплики был именно таким.
Книга в полиэтилене – классический «кот в мешке».
Читатель в книжном не может проглядеть ее, пробежать глазами. А значит, и вероятность, что он ее купит, – меньше. Лучше скачает с какого-нибудь пиратского или полупиратского ресурса. Лишив автора даже тех мизерных отчислений, которые он получает от продаж.
В этом особый абсурд ситуации. Запаивать в пленку и маркировать книги тиражом, от силы, в три-четыре тысячи экземпляров – в то время как в Сети всё это доступно без всякой пленки-маркировки: ешь – не хочу. И бороться с этим уже не пытаются: пробовали, бесполезно.
И весь удар «моральной цензуры» приходится на то, что сегодня и так в полуобморочном
