ли с референцией.
I. 2. Другая попытка, принесшая небезынтересные результаты, принадлежит Джованни Клаусу Кенигу, который стремился описать «язык архитектуры», опираясь на семиотику Морриса[168]. Кениг вернулся к определению знака, согласно которому «если А является стимулом, который (в отсутствие иных объектов, способных стимулировать ответную реакцию) при определенных условиях вызывает в определенном организме побуждение ответить рядом последовательных действий, принадлежащих одному и тому же типу поведения, тогда А это знак».
В другом месте Моррис повторяет: «Если некое А ориентирует поведение на достижение какой-либо цели сходным образом, но необязательно точно так, как некое Б, будучи наблюдаемым, могло бы направить поведение на достижение той же самой цели, тогда А является знаком»[169].
Исходя из предложенных Моррисом определений, Кениг замечает: «Если я заселяю спроектированный мной квартал десятью тысячами жителей, нет никакого сомнения, что я оказываю более длительное и существенное влияние на десять тысяч человек, чем когда даю словесные указания типа “садитесь!”» – и подводит итог: «Архитектура состоит из совокупностей знаков, побуждающих к определенному поведению». Но из моррисовского понимания знака это как раз и трудно вывести. Потому что, если предписание «садитесь!» это именно стимул, который в отсутствие иных стимулирующих объектов может спровоцировать ряд последовательных ответных действий, если это предписание является тем самым А, ориентирующим поведение сходным образом с тем, как это могла бы сделать, оказавшись в поле зрения, какая-то другая вещь Б, то архитектурный объект – это никакой не стимул, заменяющий отсутствующий реальный стимулятор, но сам по себе стимулирующий объект как таковой. Наш пример с лестницей хорошо иллюстрирует сказанное, ведь именно рассмотрение лестницы в качестве знака трудноосуществимо в рамках моррисовской семиотики. Эта семиотика, напомним, выдвигает свой вариант семантического треугольника, сходного с треугольником Ричардса, в котором символ, или цепочка знаков, косвенно отсылает к денотату и непосредственно к сигнификату, который Моррис в другом месте более определенно называет десигнатом. Денотат – это объект, «который существует в реальности» или в том, что под этим словом понимается, тогда как сигнификат – это «то, к чему относится знак» (в том смысле, что он является условием, превращающим любую, соответствующую этому условию вещь, в денотат). Как объясняет Макс Бензе5, который воспроизводит терминологию Морриса в общем русле семиотики Пирса, в электронном осциляторе спектральная линия означает частоту (десигнат, или сигнификат), но необязательно (хотя могла бы) говорит о наличии атома (денотат). Иными словами, у знака может быть сигнификат и может не быть денотата («существующего в реальности или в том, что имеют в виду, когда говорят это слово»). Кениг приводит пример: некто останавливает машину и, проехав два километра, замечает впереди оползень. Его слова, адресованные водителю, суть знаки денотата, каковым является оползень. Сигнификатом же в данном случае будет то обстоятельство, что этот оползень мешает движению. Ясно, однако, что тот, кто говорит, может говорить неправду, и тогда у знаков будет сигнификат и не будет денотата. Так что же происходит с архитектурными знаками? Они, если у знака действительно есть реальный денотат, должны денотировать не что иное, как самих себя, равным образом, они, не подменяя собой стимула, им являются. Кениг, усомнившийся в эффективности понятия сигнификата, предпочитает считать, что архитектурные знаки денотируют что-то (и ясно, что, используя понятие «денотации» в моррисовском смысле, он понимает его иначе, чем мы в предыдущих параграфах и в будущем), но соглашаясь с тем, что отношение денотации подразумевает физическое наличие некоего денотата (то же самое происходит со знаком Ричардса, который характеризуется отношением к реальному референту), он лишает смысла попытки применения семиологических методов в области архитектуры, поскольку в этом случае ему пришлось бы признать, что архитектурные факты денотируют только собственное физическое наличие[170].
I. 3. Сомнительность этой позиции проистекает, как мы показали во вводных главах, из того, что принимаются предпосылки семиотики бихевиористского толка, в которой значение знака верифицируется при помощи ряда ответных действий или путем указания на соответствующий предмет.
Тот семиологический подход, который мы излагали на предшествующих страницах, не предполагает описания знака, ни исходя из поведенческих реакций, которые он стимулирует, ни отсылая к реальным объектам, которые его верифицировали бы; характеризуя знак, мы берем в расчет только кодифицированное значение, которое определенный культурный контекст приписывает тому или иному означающему
Разумеется, и процессы кодификации – это тоже формы социального поведения, но их никак не верифицировать эмпирически в отдельных случаях, потому что коды складываются как структурные модели в качестве теоретических гипотез, хотя и на основе некоторых констант, выявляющихся в ходе наблюдения за коммуникативной практикой.
То, что лестница стимулирует желание подняться по ней, это еще не теория коммуникации, но что она, обладая известными формальными характеристиками, делающими ее тем или иным означающим (так, в итальянском языке означающее сапе (собака) представляет собой набор тех, а не иных смыслоразличительных признаков), сообщает, как надлежит ею пользоваться, это факт культуры, который я могу зафиксировать независимо от моего поведения и моих намерений. Иными словами, в той культурной ситуации, в которой мы живем (для некоторых наиболее устойчивых кодов эта культурная ситуация может измеряться тысячелетиями), предполагается существование некой структуры, описываемой так: параллелепипеды, наложенные друг на друга таким образом, что их основания не совпадают, при этом их смещение в одном и том же направлении образует ряд поверхностей, последовательно уходящих вверх. Эта структура денотирует означаемое «лестница как возможность подъема» на основе кода, который я вырабатываю и удостоверяю всякий раз, когда вижу лестницу, хотя бы в этот миг по лестнице никто не шел и предположительно вообще никто никогда не ходил, как если бы человечество вообще перестало пользоваться лестницами, как оно больше не использует пирамиды для астрономических наблюдений.
Таким образом, наш подход к семиологии позволяет увидеть в архитектурном знаке означающее, означаемым которого является его собственное функциональное назначение.
I. 4. Когда Кениг замечает, что денотаты архитектурного знака являются жзистенциалами (это кванты человеческого существования), говоря, «если строится школа, то денотатом этого знакового комплекса являются дети, которые будут в ней учиться, и сигнификатом – факт хождения детей в школу», что «денотатом жилого дома будут члены проживающей в нем семьи, а сигнификатом – тот факт, что люди имеют обыкновение объединяться в семьи для проживания под одной крышей», этот лингвистический ключ оказывается неприменим к сооружениям прошлого, утратившим свое функциональное назначение (храмы и арены, лишившиеся своего денотата – публики, которая их больше не посещает, между тем денотат должен быть реальным), нам также не удается применить его по отношению к тем сооружениям прошлого, первоначальное назначение которых нам неясно (мегалитические постройки, чей сигнификат для
