Теперь давайте рассмотрим другой вариант развития событий. Некоторые российские историки обвиняют работников НКВД, которые якобы и совершили этот бесчеловечный поступок, свалив всю вину на финнов. Их аргументация такова: советское руководство, а точнее руководство НКВД, отдало секретный приказ или распоряжение об уничтожении раненых. При этом они ссылаются на выступление корпусного комиссара Вашуги на на апрельском 1940 года совещании при ЦК ВКП (б), на котором он впервые озвучил данный факт расстрела. Якобы начальник особого отдела 18-й дивизии Московский и его заместитель Соловьев настойчиво добивались разрешения на выход из окружения. Увидев, что выполнить требования командования об эвакуации раненых не удастся, они предпочли уничтожить их, чтобы не оставлять врагу, а потом свалить всю ответственность на финнов.
Однако данное утверждение не соответствует действительности. Читаем стенограмму совещания: «…начальник особого отдела 18-й дивизии Московский и Соловьев — его заместитель, сообщают — погибаем, просят выплатить зарплату семьям за март, передать привет от нас и т. п. На следующий день два шифровальщика передали свои радиограммы такого содержания: все кончено, погибаем, всем привет. Наконец, 27 февраля Кондрашев и Кондратьев присылают такую радиограмму: «Вы нас все время уговариваете, как маленьких детей, обидно погибнуть, когда рядом стоит такая большая армия. Требуем немедленного разрешения о выходе. Если это разрешение не будет дано, мы примем его сами или примут его красноармейцы»[149]. Что мы видим? Оказывается, не Московский и Соловьев, а Кондрашев и Кондратьев требуют разрешения о выходе из окружения. Думаю, сотрудники НКВД хорошо представляли, что их ждет, если они пробьются к своим.
Далее. Осознавая, что российские архивы не доступны в полном объеме для исследователей, надо отдавать себе отчет в том, что документы не находятся только в одном месте хранения. Существует «дубляж» материалов, при котором некоторые документы НКВД могут оказаться в многочисленных бывших партийных архивах. Ведь перед тем как осудить коммуниста по той или иной статье уголовного кодекса, его обязательно исключали из партии. Но документов нет…
Более того, 18-я дивизия не погибла полностью. Из окружения вышли свыше тысячи человек, среди которых были раненые. Я имел честь беседовать с некоторыми бывшими бойцами дивизии, и ни один не упоминает об этом инциденте. А ведь свидетели должны были быть. Уничтожение 120 человек в окруженном гарнизоне не могло было пройти незамеченным.
Конечно, опровергнуть или подтвердить этот факт даже сейчас, по про шествии более 60 лет, мы не можем. Но все же я склоняюсь к такой версии. В том хаосе и суматохе, которые царили в последние дни и часы в окруженном гарнизоне, раненых, как ни цинично это звучит, просто забыли взять с собой или преднамеренно их оставили, так как они затрудняли движение прорывающихся из окружения солдат. Вошедшие в расположение русских финны, не зная, что и кто находится в землянках, забросали их гранатами. Остальные попросту замерзли без помощи. Косвенно это предположение подтверждает и высказывание комбрига 39-й танковой бригады Лелюшенко на апрельском совещании: «Я сужу по опыту первой конной, там ни одного погибшего не оставляли… а если ранен, то его обязательно подберут. Это имеет большое моральное значение на войне… Мы наблюдали такие недочеты. Это нужно учесть»[150]. То есть фактически признается, что в РККА по ряду причин могли оставить своих раненых военнослужащих на поле боя, не заботясь об эвакуации.
Итак, подводя итог этой трагедии, считаю вправе заявить, что раненых забыли или бросили в расположении гарнизона при отходе. Осознав абсурдность подобного поступка, высшее руководство армии попыталось свалить вину на финнов, обвинив их в пытках и уничтожении раненых военнопленных и использовав для этого пропагандистские штампы вроде «связанных колючей проволокой рук» и т. п.
Возвращаясь к тем красноармейцам, кто попал в плен к финнам, надо отметить, что выявление больных и раненых в Зимнюю войну начиналось уже при первичных допросах советских военнопленных. В случае необходимости нуждавшихся в медицинском обслуживании уже с передовых позиций отправляли в военные госпитали или гражданские больницы, например в Коккола. В этом городе во время Зимней войны было несколько госпиталей. Именно здесь располагались основные лечебные учреждения, которые специализировались на оказании медицинской помощи военнопленным. Причем эти госпитали функционировали и во время Зимней войны, и войны Продолжения. Однако в первую кампанию медицинский персонал был преимущественно финским, в то время как в 1941–1944 годах в Коккола трудились и советские военнопленные врачи.
Итак, первый госпиталь был организован в бывшем клубе. Он был способен принять до 130 больных. По разным оценкам, во время Зимней войны в нем проходили лечение около 80 раненых бойцов и командиров Красной Армии.
Под второй госпиталь отвели помещение начальной школы. Для больных выделили 350 коек, но фактически было занято только 150.
Третий — также здание школы. По словам вернувшихся на родину советских военнопленных, «учительницы работали медсестрами, а 13-летние школьники стояли с винтовками без штыков часовыми при школе». Такая же практика была и во время войны Продолжения, когда учеников привлекали к охране раненых пленных. Однако подобная охрана была номинальной — военнопленные не делали попыток бежать.
Основным диагнозом, с которым отправляли в госпиталь бойцов и командиров Красной Армии, было обморожение. Это связано прежде всего с тем, что в подразделениях Красной Армии часто не хватало зимнего обмундирования. По воспоминаниям финских военных полицейских, помогавших грузить красноармейцев в машины, у многих были настолько сильно обморожены стопы ног, что они не могли уже самостоятельно передвигаться. Их приходилось носить на носилках. Почти у всех были обморожены пальцы.
Как правило, первую медицинскую помощь таким военнопленным оказывали пленные советские военные врачи. Но, как говорится, в семье не без урода. Один русский военврач отказался, к немалому удивлению финнов, оказывать помощь раненым красноармейцам, хотя у него и были при себе необходимые медикаменты и перевязочный материал. Он потребовал от финнов, чтобы его изолировали от рядового состава, что и было сделано.
Другой случай зафиксирован советскими военными дознавателями в протоколах допросов вернувшихся военнопленных в апреле 1940 года.
«Военврач 2-го ранга Варашкин, 246 ОСБ питался хорошо, жил в отдельном домике, к нашим раненым относился варварски, если, например, медсестра давала освобождение, то он рвал это освобождение и посылал пленных работать. Сам военврач Варашкин во время беседы с ним говорит, что в плену заботился о раненых. Одет очень хорошо и не отощал, как другие пленные. Все это очень подозрительно». Сложно судить из-за отсутствия достоверной информации, идет ли речь об одном и том же враче, или же это два разных случая.
Советские врачи лечили больных в лагерях, работая под началом главного врача-финна. Им помогали санитары из числа пленных, а также финские медсестры. Однако часто у врачей не хватало медицинских средств и медикаментов для лечения тяжелораненых и больных. Поэтому руководство лагерей настоятельно просило военную полицию направлять раненых, больных и обмороженных прямо в госпитали.
В лагерях больные советские военнопленные содержались в специально отведенных бараках или барачных помещениях. Режим содержания их в лагерях был более мягким, чем у остальных пленных. На врачей возлагалась обязанность следить за гигиеной, чистотой и порядком в лагере. Прием больных осуществлялся ежедневно с восьми часов утра. Пленные врачи докладывали о своих действиях и лечении главному врачу-финну лично или посредством медсестры-финки один — два раза в неделю. В январе 1940 года Ставка разослала в лагеря памятку, в которой оговаривались условия содержания и оплаты труда военнопленных врачей и санитаров. В этом документе, в частности, говорилось:
«Международный договор о способах ведения войны, который включен в постановление от 31 мая 1924 года, содержит главу III в статье 9 о гуманном отношении к персоналу, занимающемуся перевозкой раненых и больных. В случае пленения рассматривать их в качестве военнопленных. По статье 13 им следует выплачивать денежное довольствие, равное денежному довольствию военнослужащего своей армии соответственно их званию.
Медицинскому персоналу противника, попавшему в плен, не следует платить такую же зарплату, как и нашему медицинскому персоналу. Но предлагаю смягчить их режим содержания в лагере».
В соответствии с этой инструкцией предполагал ось выплачивать: младшему медицинскому персоналу 10 марок в день, а врачам 25–40 марок в день. Но было ли это исполнено, архивные документы умалчивают.
