Выяснилось, что Амелия не обманула — апартаментов с двумя спальнями в отеле не было. Администратор предложил другой номер, этажом ниже, отличающийся от теперешнего наличием двери между гостиной и спальней, но Филипп отказался — в любом случае максимум удобств, которые ему светили, это либо кровать рядом с кроватью Амелии, либо диван в гостиной.
Вернувшись в номер, он с порога был встречен воплем:
— Это ты?!
Вопль доносился из ванной.
— Я, — ответил Филипп.
— Занеси мои чемоданы в спальню… и посмотри, там в баре шипучка апельсиновая есть?
Он отнес в спальню пару здоровенных чемоданов, вернулся в гостиную и, стащив с себя пиджак, кинул на диван.
— Филипп, ну куда ты делся?! Там есть шипучка?! — подстегнул его очередной нетерпеливый вопль.
Заскрежетав зубами, он налил в стакан «Фанты», кинул пару кубиков льда и понес все это в ванную.
Амелия лежала в облаке пены, томная и порозовевшая. Над слоем пены торчала лишь голова и верхушки грудей. Филипп подавил в себе импульсивное желание плеснуть на них толику ледяной шипучки и посмотреть, как она с визгом подскочит.
— Спасибо, ты просто лапочка! — сказала она, протягивая руку за стаканом. — И дай мне еще полотенце маленькое, вон то, — высунула из пены длинную, розовую, блестевшую от воды ногу и дрыгнула ею в сторону висевшего на трубе полотенца.
— Слушай, может ты дашь мне отдохнуть хоть немного? — не выдержал Филипп. — На вот тебе полотенце и вытряхивайся побыстрее из ванной, я тоже хочу душ принять.
— Душевая кабинка свободна, можешь мыться. Или ты что — стесняешься?! — Амелия ехидно наморщила свой аристократический носик. — Думаешь, у тебя есть что-то, чего я никогда не видела?
— Сомневаюсь! — огрызнулся он, ушел в гостиную и включил телевизор.
Баронесса появилась через минуту — прошлепала нагишом через гостиную, оставляя на ковре мокрые следы, и поставила на столик стакан. Смерила Филиппа взглядом, скривилась, словно ее затошнило, выбросила из себя короткое презрительное: «Ха!» — и с тем вернулась в спальню.
Он с трудом удержался от ухмылки, злость сменилась чем-то вроде восхищения: вот чертова баба неуемная!
В первый же вечер Амелию сняли в баре отеля. Хотя, если уж говорить начистоту, сняла себе парня она.
Стоило баронессе войти в бар, как головы всех присутствующих мужчин повернулись к ней. Еще бы — в обтягивающем шелковом жакете, с бесконечно-длинными ногами, которые подчеркивала мини-юбка цвета слоновой кости, в босоножках на высоченном каблуке она выглядела совершенно неотразимой.
Танцующей походкой она проследовала к стойке и пристроилась на высоком стуле, изящно заложив ногу за ногу. От нее исходили такие мощные волны чувственности, что воздух вокруг, казалось, мгновенно наэлектризовался — даже Филипп, уж на что он хорошо ее знал, и то ощутил это.
Сам он вошел следом и скромно занял место у стойки сбоку.
— Вермут… — хрипловато мурлыкнула Амелия бармену, который, вытянув шею, как сомнамбула уставился в вырез ее жакета.
— А… да-да, — тот вздрогнул и судорожным неловким движением потянулся к бутылке.
Филипп заказал пачку сигарет и двойной «эспрессо» — спать ему, похоже, предстояло не скоро.
Из расположенного над его головой динамика зазвучала музыка. Стало труднее разобрать, что именно говорили за стойкой — впрочем, и без слов все было ясно…
Первым к Амелии подсел плотный мужчина лет сорока, начал что-то говорить — она бросила в ответ короткую реплику и отвернулась с надменно-презрительным видом. Следующего «претендента» постигла та же участь, к этому времени баронесса уже расправилась с первой рюмкой вермута и заказала вторую.
Счастливцем оказался третий — высоченный блондин, судя по нескольким донесшимся до Филиппа обрывкам фраз, австралиец. Подошел, сел рядом, заговорил — не прошло и минуты, как он уже, оживленно жестикулируя и то и дело прикасаясь к локтю Амелии, рассказывал нечто, судя по ее улыбке, очень забавное. Через четверть часа они перебрались за столик, еще минут через двадцать встали и направились к лифту.
Филипп зашел в кабину вслед за ними. Амелия сделала вид, что в упор его не видит, австралиец же был настолько увлечен ею, что едва ли заметил бы, даже если бы в лифт сейчас вошел римский воин в полном вооружении.
Лифт доехал до пятого этажа, парочка вошла в номер, и дверь захлопнулась. Филипп уселся на диванчике в холле и приготовился к длительному ожиданию. Купленные сигареты оказались кстати — когда человек сидит и курит, никто уже не поинтересуется: а что это он, собственно, тут делает?
«Безответственный эгоист», так назвала его Эдна, когда узнала, что он намерен вернуться в Мюнхен. Возможно, она права. Возможно…
Но мысль о том, что нужно что-то думать и решать, и разбираться со всеми разом навалившимися проблемами — была в тот момент невыносима. И по сравнению с ней привычная жизнь в Мюнхене казалась куда более приемлемой альтернативой.
Несколько месяцев — до мая, как хочет Трент. В мае вернуться и тогда уже заняться делами.
Объяснять все это Эдне Филипп даже не пытался, просто сказал, что если сейчас разорвет контракт, то сильно потеряет в деньгах. Выслушал изрядную порцию попреков, за оставшиеся до отъезда дни собрал для Линни кроватку «на вырост»; сколотил песочницу и покрасил ее голубой краской. И уехал.
И теперь уже не был уверен, что поступил правильно.
Потому что, стремясь оказаться подальше от Бостона, где каждый камень и каждая витрина напоминали ему о Линнет, где каждый встреченный знакомый считал нужным сделать сочувствующее лицо — желая уехать от всего этого, Филипп оказался в месте, где жизнь текла так, будто ничего и не произошло.
Все та же Амелия с ее фокусами, пышки на завтрак и болтовня фрау Зоннтаг про ее племянницу… И нужно попросить горничную отдать в чистку брюки, и какого черта Амелия орет под руку «Поворачивай!», когда тут нет поворота!
И как-то само собой получалось, что за всеми этими привычными бытовыми мелочами он порой забывался, даже улыбался и лишь потом останавливался, ошеломленный: как же так, ведь Линнет больше нет… Ее — нет, а он продолжает жить, дышать, говорить! И боль наваливалась с новой силой, и Филипп удивлялся, как мог забыть об этом, и чувствовал себя предателем…
На часах было почти три, когда дверь номера австралийца приоткрылась и оттуда выскользнула Амелия — босиком, с зажатыми в руке босоножками.
Огляделась, заметила Филиппа — подошла и сказала:
— Чего ты тут сидишь?
Он молча пожал плечами и выпрямился. Она стояла совсем близко, так что он чувствовал ее запах — смесь вермута, духов и секса; глаза казались в полутьме холла почти черными.
