Однажды после такой ночи Джим был сам не свой от тоски, тревоги и страха за Фалкона: он не мог изучать заданные уроки, ему не хотелось играть в бадминтон, и его совсем не радовала солнечная тёплая погода. Именно в этот день Печальный Лорд выбрался к ним в гости. В честь гостя был подан праздничный обед, на котором пришлось присутствовать и Раданайту, и Джиму. Джим почти не участвовал в разговоре за столом и почти ничего не ел, а лорд Дитмар бросал на него взгляды, полные недоумения и огорчения. Потом лорда Райвенна внезапно вызвали на срочное совещание у мэра, и он удалился в свой кабинет, поручив Раданайту и Джиму занять гостя. Однако Раданайт воспользовался первой же возможностью, чтобы бросить лорда Дитмара на Джима, а сам ускользнул из дома, сославшись на дела. Джим остался с Печальным Лордом наедине.
— Снова только ваше общество спасает меня от одиночества, — сказал лорд Дитмар. — Надеюсь, вы не намерены тоже меня покинуть?
— Давайте прогуляемся во дворе, милорд, — предложил Джим.
— Я не возражаю, — ответил лорд Дитмар. — Сегодня чудесный день.
Они вышли в освещённый отражённым от стены солнцем двор. Лорд Дитмар протянул Джиму руку, и Джим вложил в неё свою. Медленно шагая вдоль длинной клумбы, они молчали.
— Я не узнаю вас, Джим, — сказал лорд Дитмар. — В нашу прошлую встречу вы были такой сияющий, весёлый, жизнерадостный… А сейчас ваши глазки потускнели, со щёк исчез румянец. Вас как будто что-то подтачивает изнутри. Что с вами? Надеюсь, с вашим здоровьем всё в порядке?
— Я здоров, милорд, благодарю вас, — сказал Джим.
— Вы чем-то опечалены, дитя моё?
Джим солгал:
— Нет, милорд, я просто сегодня немного не выспался.
Печальный Лорд улыбнулся:
— Но ведь у бессонницы должна быть причина — тем более, в столь юном возрасте.
Грустная задумчивая нежность его взгляда согрела сердце Джима, и он почувствовал: лорду Дитмару не всё равно. Хорошо было идти с ним за руку, чувствуя себя как бы под его защитой. Да, плечо лорда Дитмара было из тех, к которым хочется прислониться. Джим чуть слышно вздохнул.
— Мне больно видеть вас печальным, — сказал Печальный Лорд. — Я, конечно, не имею права настаивать на том, чтобы вы мне всё рассказали, но я беспокоюсь. Я вам не отец и не супруг, но… Поверьте, меня искренне заботит всё, что касается вас.
Искренность в его словах и тепло в его голосе и взгляде вызвали у Джима острое желание всё ему выложить, поделиться своей болью, но как он мог ему рассказать о Зиддике и о том, что Зиддик ему сделал?
— Милорд… — начал Джим тихо. — Я прошу вас только об одном: не говорите ничего моему отцу. Я умоляю вас.
— Я даю вам слово, — сказал лорд Дитмар серьёзно. — Вы окажете мне честь своим доверием.
И Джим стал рассказывать всё, почти как на исповеди: и об их с Фалконом любви, и о том, что Фалкон отправился на поиски Зиддика, чтобы убить его. Он не сказал только, что именно Зиддик ему сделал. Медленно шагая по гладким мраморным плиткам двора, он рассказал лорду Дитмару то, что не решался рассказать своему приёмному отцу и брату, и пожатие руки Печального Лорда ни на секунду не ослабело на протяжение всего рассказа.
— Хотя я не понимаю, почему ваш отец ничего не должен знать, я сдержу слово, которое я вам дал, — сказал лорд Дитмар. — От меня он ничего не узнает. Я не понимаю только, почему вы боитесь ему довериться? Вы боитесь, что он не одобрит ваших отношений с Фалконом?
— И это тоже, милорд, — признался Джим. — Может быть, он и не рассердится, но я не уверен… Я не знаю, как он к этому отнесётся!
— Вы ещё очень юны, мой друг, — сказал лорд Дитмар. — Сказать по правде, на месте вашего отца я бы не был в восторге, узнав, что вы уже вступили в серьёзные отношения. Но что-то запрещать вам, ломать вашу волю и попирать ваши чувства — нет, на это я никогда не пошёл бы. И не думаю, что ваш отец так поступит. Зря вы скрыли от него, что вас кто-то обидел. Быть может, было бы лучше, если бы не Фалкон, а ваш отец встал на вашу защиту: полагаю, у него достало бы влияния и возможностей, чтобы привлечь вашего обидчика к ответу. Если бы я вовремя узнал об этом, я бы тоже не стал бездействовать… Возможно, если бы вы обратились к вашему отцу и ко мне, вместе мы с ним нашли бы способ наказать того, кто причинил вам зло. Фалкон всего лишь пылкий юноша, герой-одиночка, который может рассчитывать лишь на свою пару рук и личную храбрость, а мы с вашим отцом можем несколько больше… Я не хочу вас пугать, Джим, но ваша скрытность может привести к печальным последствиям. Вам следовало довериться вашему отцу.
— Я не просил Фалкона мстить этому типу! — вскричал Джим. — Я не посылал его на это!
— Если вы знаете его характер, а также то обстоятельство, что он любит вас, можно было предугадать, что он захочет это сделать, — сказал лорд Дитмар. — Впрочем, теперь уже поздно что-либо изменить, остаётся лишь надеяться, что ему удастся то, что он задумал сделать. Я не очень хорошо с ним знаком, но мне известно, что он не робкого десятка, и в разных переделках ему также доводилось бывать. Да помогут ему высшие силы осуществить задуманное.
— Я не просил его, — всхлипнул Джим. — А теперь из-за меня он может погибнуть!.. Это из-за меня… Зачем я рассказал ему!..
Он разрыдался, всхлипывая до боли в груди и сотрясаясь всем телом. Лорд Дитмар взял его за руки.
— Джим, ну что вы! Не надо, успокойтесь… Друг мой, голубчик! Я вовсе не хотел сказать, что вы в чём-то виноваты. Вы сделали ошибку, но мы все их совершаем, особенно в юности. Будем надеяться, что у него всё получится. Но если нет… — Лорд Дитмар сжал плечи Джима. — Если нет, то я сам возьмусь за это, обещаю вам. И вашему обидчику не сносить головы, даю вам слово чести лорда. Для вас я сделаю всё, Джим.
Он сказал это тихо и серьёзно, и его некрасивое, но доброе лицо посуровело и приобрело выражение непреклонной решимости, черты заострились и стали твёрже. Это было лицо человека, который умел действовать, когда было необходимо, и действовать решительно и серьёзно. Содрогаясь от рыданий, Джим прижался к нему — доверчиво, как к отцу, снова погрузившись в исходивший от него аромат свежести. Лорд Дитмар, сдержанно и осторожно поглаживая его по волосам, говорил:
— Ну, ну, дитя моё… Я почти уверен, что всё будет хорошо. Не плачьте… Успокойтесь, умоляю вас.
Он обнимал Джима с бережностью человека, сознающего меру своей силы и боящегося причинить боль хрупкому существу, что придавало его объятиям ту особую осторожную нежность, с которой обнимают только очень сильные, но добрые люди.
