А может быть, кто-то из них уже видел нечто подобное? Потому что человечество вряд ли одиноко во Вселенной, и хочется верить, что кто-то уже не раз преодолевал пустоту Пространства, чтобы разыскать собратьев по разуму, но каждый раз возвращался назад, убедившись в преждевременности поиска…
И глядя на пламя костра, в котором открывается нам бушующая плазма гигантских реакторов Вселенной, мерцающих искорками на черно-синем бархате неба, я начинаю догадываться, что весь этот день с его заботами, радостями и раздумьями нужен был для того лишь, чтобы с неолитической стоянки увидеть в небе эту рукотворную звезду, ощутив в себе связующее звено между прошлым и будущим. Звено не случайное, а необходимое, без которого будущего может и не быть, если в самих себе мы не почувствуем его рождения.
54
История совершенно невероятная, но чего только в экспедиции не бывает!
Как правило, на подводную охоту мы отправляемся к озеру. Там чище вода, обширнее подводные заросли, меньше лодок. Длинные широкие плёсы сменяются там глубокими ямами с корягами и солнечными отмелями на поворотах. И почему-то ни разу не пришло нам в голову спуститься в Вёксу возле Польца. Потому ли, что именно там мы купаемся каждый день во время рабочих перерывов? А вернее всего, просто потому, что всегда сокращаем путь, обходя Польцо боковой протокой мимо дома Корина.
Сегодня, возвращаясь с охоты, мы изменили своему обыкновению и пошли главным руслом. В лодке лежали три язя, несколько плотвиц и две корзохи — более чем достаточно на скромный ужин. И всё же, пристав к Польцу, я решил попытать счастья и здесь.
Отплыв от берега вверх по течению, я глубоко вдохнул и нырнул. Здешняя яма походила на длинное изогнутое корыто. В отличие от остальных она была чиста и пуста: ни коряг, ни водорослей. На дне заиленного желоба мерцала россыпь битых раковин, и только слева, со стороны стоянки, берег был крут, над ним нависали корни подмытых кустов, а на выходе из ямы под водой чернел разлапистый затопленный пень.
Дальше, за пнём, дно светлело, становилось песчаным и плавно поднималось к перекату.
Под этим пнём я и заметил щуку. Короткая, с широкой плоской мордой и тёмной змеиной спиной, она стояла неподвижно, повернувшись против течения, и только едва заметные подрагивания хвостового плавника да хищное мерцание жёлтых глаз выдавали её в этой полутьме. Я разглядел её в самый последний момент, уже готовясь всплыть, и от неожиданности промахнулся. Как на грех, вместо тройника на стрелу был поставлен одинарный наконечник с откидывающейся «бородкой».
Стрела скользнула по упругой щучьей спине, ударялась о корень и отскочила в сторону. На месте стоявшей щуки расплылось мгновенное облачко мути.
Отдышавшись на поверхности, я подтянул стрелу за шнур. Вот те на! А где же наконечник? Видимо, пока я охотился, он каким-то образом свинтился со стержня, и последний выстрел отбросил его куда-то на дно реки. Промахивались мы, как водится, часто, но наконечников гарпуна до сих пор не теряли. И, к слову сказать, второго одинарного наконечника в запасе у нас не было. Так что волей-неволей приходилось искать.
— Поищи, поищи, — напутствовал Михаил, которому, как я заметил, почему-то всегда были приятны мои неудачи. — Так он тебя там и дожидается! Где ты его среди ила найдёшь? Тут с магнитом спускаться надо…
— Может, в самом деле не стоит искать? — осторожно спросил Юрий. — Тройников у нас два, обойдёмся тройниками…
— А щуки? Не очень-то ты с тройником на щук поохотишься! — запротестовал Слава, который всё ещё продолжал растираться после воды. — Нет, если уж искать, то всем!
Конечно, можно было искать всем, но я понимал, что от четырёх пар ласт в воде поднимется такая муть, что уже и нас самих не будет видно. И, приготовившись к долгим поискам, полез в воду один.
На песчаном, чуть заиленном дне лежали черепки с ямочно-гребенчатым орнаментом, вымытые рекой из культурного слоя, кремнёвые желваки, мелкие чёрные сучки, пропитанные влагой так, что они стали тяжелее самой воды. Между ними, похожие на такие же сучки, шевелились слепленные из песчинок, кусочков коры, стебельков домики ручейников, или, как их называли здесь, косолапок. В лучах пробившегося на дно солнца ослепительно вспыхивали распахнутые створки старых раковин.
Подводный мир Вёксы был чист, светел, удивительно хорош, и мысль о том, что мрачное пророчество Королёва может сбыться, вызвала у меня мгновенный озноб, когда я представил всё это великолепие затянутым вязким илом. а прозрачную воду — превратившейся в ту сине-зелёную зловонную жижу, которую можно видеть перед теперешней плотиной у посёлка. «Нет-нет, это невозможно», — уговаривал я себя, гоня прочь ненужные мысли.
Вновь и вновь я спускался под воду, методично обследуя дно, но заметил свой наконечник совсем не там. где он должен был лежать по моим предположениям. Удар отбросил его далеко в сторону под обрывистый берег, в тень, и там, почти невидимый, он улёгся среди похожих, только более тёмных, палочек и сучков. Я схватил его вместе с одной из этих веточек, но, ещё поднимаясь, ощутил, что в моём кулаке, кроме металлического наконечника гарпуна, зажато совсем не мокрое дерево. Самый беглый взгляд, брошенный на добычу, это предположение подтвердил. В моей руке был…
— Ну как? — спросил Юрий, когда я подплыл к берегу и встал на дно. — Бесполезно?
Вместо ответа я протянул ему руку. На моей ладони лежал потерянный было стальной наконечник с откидывающейся «бородкой», а рядом с ним — почерневший от времени и воды обломок наконечника костяного гарпуна, почти такого же, как тот, что я разрушил ножом при раскопках.
— Тот самый! — ахнул Слава. — Ну ты даёшь, начальник!
Даю? Мне кажется, правильнее сказать — беру.
55
…Медленно, постоянно путаясь, отбрасывая и снова пододвигая к себе черепки, из которых пытаешься собрать сосуд, плетёшь на светло-жёлтых выскобленных ножом досках стола хитрую и нескончаемую мозаику мелких и крупных обломков. Они рассыпаны по всему столу. Рядом на полу веранды развёрнуты жёсткие шуршащие пакеты с новыми грудами обломков горшков, разбитых пять тысячелетий тому назад.
В каком пакете искать недостающие? Каждый пакет — квадрат, каждый пакет — горизонт: десять сантиметров культурного слоя. Десять сантиметров с четырёх квадратных метров, заключающих в себе сотни лет, десятки человеческих судеб, зимы и вёсны, солнечные дни и туманные рассветы… Десятки, сотни, тысячи обломков.
«Массовый материал», как именуют керамику на археологическом жаргоне.
Время от времени на веранде появляются ребята, вносят новые пакеты и забирают с собой те, что лежат горой в углу. Свесив ноги с обрыва, они моют находки, сушат их здесь же на солнце и загорают сами, отрываясь от дела, чтобы бултыхнуться в воду и поплавать с ружьём.
Так и идёт эта наша жизнь, в которой прошлое, очень далёкое прошлое, перемешано с настоящим, образуя крепкий и нерасторжимый сплав времён и чувств.
Это и есть археология?
В самом деле, что же такое археология? Наука о вещах? Наука об эпохах? Наука о человеке и природе? Трудно ответить на этот вопрос. Каждый археолог воспринимает свою науку по-своему. Вероятно, иначе и быть не может. «А ещё интересно, что под куском металлического предмета неизвестного назначения был найден хорошо сохранившийся фрагмент гриба-поганки. Окислы металла пропитали органическую часть гриба и сохранили его форму и структуру…»
Любопытно? Многие это любят. Почему? Из-за чувства удовлетворения, что ещё в глубокой древности на земле росли такие же грибы-поганки, как и сейчас? Дескать, «и на солнце есть пятна», и были всегда, и нечего на эти пятна кивать?
Но наука ли это в подлинном смысле слова?
Есть другие. Этих больше, они сродни кладоискателям, радуются количеству черепков, косточек, отщепов, подсчитывают их, не задумываясь, для чего это надо делать и надо ли вообще, старательно усматривают мельчайшие различия в предметах, классифицируют их, забывая, что предмет — он всегда, с самого своего зарождения, существует и не изменяется, как изменяются растения, что из сочетания двух признаков, как в биологии, не может получиться третий, обладающий исходными формами… Нет, это тоже не наука.
Это всего лишь наукообразие, за которым скрываются растерянность и бездарность.
Наука — это совсем иное.
Как моряк всматривается с мачты корабля в невидимый и неведомый берег; как охотник, склоняясь к примятой листве, пытается угадать, что за зверь здесь прошёл, когда, почему именно здесь; как физик, проводя бесчисленные эксперименты над невидимыми ему элементарными частицами, пытается понять и разгадать закономерности, управляющие галактиками, так и археолог, рассматривая найденные предметы, вглядываясь в слои, должен понять, как в жизни своей прошли через этот участок земли люди, оставившие здесь свои орудия, сосуды, свои костры. Это похоже на то, как если бы перед нами лежало решение неведомой задачи — решение то ли правильное, то ли ошибочное; и сама задача неясна ещё для нас, как неясны исходные данные. Но по частичному решению, по приближенному конечному результату мы пытаемся восстановить весь процесс, найти возможные в нём ошибки, потому что для живущих процесс решения оказывается, как правило, во многих случаях важнее, чем конечный результат.
