— Ваше сиятельство! Купец из Тегерана… Ражден… Говорит — важные вести…
Об этом богатом тифлисском купце Александр Гарсеванович слышал.
В комнату вошел немолодой грузин. Под его забрызганной грязью чохой виднелся шелковый длиннополый архалук.
Смуглое с курчавой бородкой лицо было приятно.
— Мое имя Ражден, — сказал вошедший, поклонившись, — Я давно знаю и уважаю твою семью, батоно… Пришел к тебе вестником горя… — Он сделал паузу, словно собираясь с силами: — Твоего зятя-посла персы злодейски убили в Тейране…
Первая мысль Александра Гарсевановича была о Нине: «А где она? Как перенесет эту весть? Не случилось бы несчастья с ее ребенком». Но здесь же устыдился эгоистичности отцовских чувств, с отчаянием подумал: «Убили благородного Искандера… Мы больше никогда не увидим его».
Эта мысль полоснула сердце.
Александр Гарсеванович с такой силой сдавил пальцы, что перстень впился в ладонь. Да как же это… ведь только-только…
Но, приученный войнами к утратам друзей, людей очень близких, с которыми спал в одной палатке и кого беспощадно уносила на глазах смерть, Чавчавадзе взял и на этот раз себя в руки, попросил:
— Расскажи обо всем подробно… Прошу — сядь…
Ражден сел на тахту, сгорбился, сунул ладони меж колеи:
— Я был со своими товарами в Тейране, жил недалеко от русской миссии… Их дома на площади Говд-Зембрах-хана[32]… Караван-сарай — дальше… Многое видел, батоне, своими глазами, многое мне рассказали… Я знаю их язык…
Он знал не только персидский язык, но и многие другие, был начитан, ездил по белу свету. На этот раз привез в Иран отменные шелка, ювелирные изделия.
Ражден помолчал, скорбно вздохнул, по лицу его прошла судорога.
— Они замышляли это давно, да проклянет их бог! — гневно произнес Ражден, — Некоторые вельможи шаха жаждут новой войны с Россией, особенно зять шаха — Аллаяр-хан. Англичане скрыто подстрекают… Так говорят…
Чавчавадзе встал, нервно прошелся по комнате, снова сел.
— Искали повод, — продолжал Ражден, — и нашли… Посол потребовал выдать двух молодых женщин — армянку и грузинку, захваченных при набеге. Их заточили в гарем Аллаяр-хана, силой обратили в мусульманскую веру. Но послу отказали выдать женщин. «Они русские подданные, — настаивал Грибоедов, да будет свято его имя! — И по Туркманчайскому трактату подлежат возвращению…» — Ражден тяжело перевел дыхание: — Пленницы передали письмо послу — умоляли отправить их на родину. Он уже собирался в Тавриз, нанял волов для перевозки вещей…
Тогда пленницы сами прибежали в дом русской миссии. «Вас защитит русский флаг…»— сказал им посол.
«И не мог поступить иначе! — мысленно воскликнул Александр Гарсеванович, — Как отдать на гибель поверивших защитнику? Я знаю, в эти часы он видел Нину…»
— Говорили, что Аллаяр-хан, подкупленный англичанами, нарочно подослал женщин, помог им бежать из гарема. Кто знает… А потом он разослал своих возмутителей, они кричали на улицах: «Надо отобрать женщин! Нас позорят! Посол их оставил для себя! Оплевали бороду пророка!». Собирались толпы. Главный мулла — мушхетид Мирза Мессих — сказал: «Смерть гяурам!» И муллы в мечетях Шах-Абдул-Азима, Имам-Зумэ призвали: «Смерть гяурам! Изрубить в куски! Все идите в русский квартал. Эа Али, салават![33]» Толпа… много тысяч… вооружилась малками, мотыгами, молотками, кинжалами, с ревом покатилась к русскому посольскому двору…
Сарбазы из охраны возле миссии разбежались, побросав ружья… Толпа топорами разбила дверь… Казаки стояли насмерть. Их всех изрубили… Ворвались во двор… С крыши первого двора полезли по стенам во второй… Один перс — кондитер Али-Верди — проник в миссию, предложил русскому послу спастись тайным ходом… Спрятаться у него в доме… «Не к лицу послу играть в прятки», — ответил ему Грибоедов, надел парадный мундир с орденами и вышел к толпе. «Опомнитесь, на кого подымаете руку? Перед вами Россия!» — только и успел произнести он, как толпа закричала, завыла, забросала его камнями. Ему рассекли лоб, осколок стекла впился в глаз… Грибоедов взял в каждую руку по пистолету, стал у двери верхнего этажа. Митя бросился с саблей на персов, отогнал их от двери, но сабля его переломилась. Казак возвратился в комнату, стал заряжать пистолеты посла. Грибоедов отбил несколько приступов. Митя заслонил его от пули… Пал мертвым у ног посла… Персы топорами стали рубить крышу, подожгли ее… Сверху в комнату прыгнул слуга богатого тейранца, кинулся сзади на Грибоедова, проткнул длинным крисом спину так, что лезвие вышло из груди…
Губернатор лучезарной столицы Тейрана, сын шаха Зилли-Султан — «Щит и сабля шаха» — не торопился с помощью. Хорошо запомнил слова отца о после: «Его надо пугнуть. Слишком умен и настойчив. Кто избавит меня от этой собаки? Пусть знают, что мы их не боимся». Убитых раздевали, дрались из-за добычи. Делили деньги посла и его вещи… Иных растерзанных свалили в яму для нечистот. Во дворе посольства набросали пирамиду из кровавых обрубков.
К ноге Грибоедова привязали веревку и потащили по улицам, базарам Тейрана с криками: «Дорогу русскому послу, идущему к шаху!»
Англичане «случайно» исчезли из города… Дом русской миссии разграбили. Кашемировой шалью, что купил Александр Сергеевич Нине, перс обвязал себе голову… В листы со стихами торговцы на базаре заворачивали куриные потроха…
Перед заходом солнца в разоренный дом явился шахский посланец и громко прочитал опаленным стенам фирман: «Повелеваю народу удалиться спокойно и воздержаться от всякого бесчинства».
…Ражден горестно ссутулился, долго сидел молча:
— Все погибли, — наконец сказал он, — да разверзнется под проклятыми земля. Они разграбили и мой караван. Хорошо, что у меня был чистокровный жеребец. Я поспешил к тебе, батоно… — Ражден поднялся: — Твою дочку, надо поскорей увозить из Персии.
Александр Гарсеванович крепко обнял Раждена:
— Ты истинный друг… Спасибо… Отдохни у меня…
— Нет, не могу. Да ниспошлет всевышний успокоение душе твоего зятя, и вселится она в обитель праведных!
Ражден ушел.
Чавчавадзе остался один и, охватив голову руками, все повторял:
— Волчьи души убили благородного человека. Убили…
Он представил истерзанный труп Александра, который тащат по грязным улицам Тегерана. Это видение было невыносимо.
Чавчавадзе обвел кабинет затуманенными глазами, словно бы не узнавая его.
Все было мирно. Стояли на своем месте голубые фарфоровые вазы, подсвечники, шахматы. Бронзовый пес держал в зубах чернильницу-шляпу; костяные ножи для разрезания бумаги лежали привычно на столе; отстукивали минуты часы, похожие на собор Парижской богоматери; дремали книги и редкие рукописи в шкафах.
Все было как будто бы прежним и вместе с тем иным — суетным, притворным.
Притворная тишина, притворная прочность… Погиб поэт… Мыслитель…
Но надо было что-то предпринимать. Как подготовить дочь к страшной вести? По привычке военного человека, действующего даже в самых трудных обстоятельствах быстро, он и сейчас пришел к немедленному решению: Нину следует во что бы то ни стало препроводить из Тавриза в Тифлис. И чем скорее, тем лучше. Пока не родит ребенка, ничего не говорить ей о страшной беде. Привезти домой под предлогом, что в Тавризе нет хороших акушерок, что такова воля Александра Сергеевича и его, отца…
Ехать ему самому сейчас в Тавриз Паскевич, конечно, не разрешит. Поэтому Чавчавадзе вызвал к себе племянника Романа, тот служил под его началом. Высокий, широкогрудый — на его груди вместо обычных шестнадцати умещалось двадцать два газыря, — Роман молча выслушал страшный рассказ.
— Ты помоги мне, — попросил по-родственному Александр Гарсеванович, — Поезжай немедля в Тавриз… Я напишу Нине письмо.
Он подсел к столу, взял перо, но не смог написать и нескольких строк. Боязно было фальшивым словом погубить ее. «Бедная девочка, бедная девочка… Это все, что дала ей жизнь…» Он-то знал Нину достаточно хорошо.
— Нет, — встал Александр Гарсеванович, — Отправляйся без письма…
…Маквала услышала чудовищную весть на тавризском рынке во второй половине февраля. Один торговец мясом прокричал другому:
— В Тейране-то наши… — он сделал ножом движение, словно перерезал себе горло, — русского посла-гяура!
У Маквалы подкосились ноги, она села на камень. Немного придя в себя, вспомнила, что в последнее время возле их ворот собирались какие-то подозрительные люди, перешептывались, поглядывали на охрану, стоявшую у дома. Она долго не решалась возвратиться домой: но знала, как посмотрит на Нину, как произнесет первые слова, сможет ли скрыть то, что узнала. Потерянно бродила по городу. Шептала: «Погиб такой человек… Бедная моя Нино…»
