«Да, я слышу, что вы переживаете. Но как врач я должен в первую очередь заботиться о своем пациенте и быть на его стороне. Может, когда-нибудь, когда вы определитесь с вашими планами относительно карьеры в медицине, вы сможете войти в мое положение».
«А мои страдания? Или это не считается?»
«Мне жаль, что вы так мучаетесь, но я ничем не могу вам помочь. Я вынужден посоветовать вам обратиться за помощью к кому-нибудь еще».
«Вы можете дать мне адрес Ницше? Я могу связаться с ним только через Овербека, который, наверное, не передает ему мои письма!»
Настойчивость Лу Саломе начала раздражать Брейера. Он должен был четче объяснить ей свою позицию.
«Вы задаете мне сложные вопросы об обязанностях врача перед пациентами. Вы хотите заставить меня делать вещи, которые я считаю нецелесообразными. Но теперь я не сомневаюсь, что не могу сказать вам ничего — ни где он живет, ни в каком он находится состоянии, не могу даже сказать, является ли он моим пациентом. Кстати, что касается пациентов, фройлен Саломе, — произнес он поднимаясь со своего стула, — я должен вернуться к тем, кто меня ждет».
Лу Саломе начала вставать, и Брейер вручил ей принесенную ею пачку писем: «Я должен вернуть это вам. Я понимаю, зачем вы их принесли, но если, как вы говорите, ваше имя для него — острый нож, я не смогу извлечь никакой пользы из этих писем. Я боюсь, что совершил ошибку, согласившись читать их».
Она выхватила из его руки письма, развернулась на каблуках и, не проронив ни слова, бросилась вон.
Подняв бровь, Брейер опустился на свой стул. Кажется, это была его последняя встреча с Лу Саломе. Но вряд ли! Когда вошла фрау Бекер и спросила, приглашать ли герра Пфеффемана, который жутко кашлял в приемной, Брейер попросил ее дать ему еще пару минут.
«Сколько угодно, доктор Брейер, только дайте мне знать. Может, чашечку горячего чая?»
Но он покачал головой и, оставшись наедине с собой, закрыл глаза, надеясь передохнуть. Он вновь попал в плен видений о Берте.
ГЛАВА 18
ЧЕМ БОЛЬШЕ БРЕЙЕР ДУМАЛ О ВИЗИТЕ Лу Саломе, тем сильнее он злился. Он злился не на нее — она теперь вызывала у него преимущественно страх, — но на Ницше. Все то время, что Ницше ругал его за поглощенность мыслями о Берте, за — как он сказал? — «жратву из корыта похоти» или «копание в отбросах мозга», рядом постоянно побирался и обжирался он сам!
Нет, он не должен был читать ни строчки из этих писем. Но он не сразу понял это, и что он теперь мог поделать с увиденным? Ничего! Ни о письмах, ни о визите Лу Саломе он не мог поговорить с Ницше.
Странно, что он и Ницше лгали об одном и том же — каждый из них скрывал от другого Лу Саломе. Интересно, оказывало ли это расхождение такое же влияние на Ницше, как на него? Чувствовал ли Ницше себя грязным? Испытывал ли он чувство вины? И был ли способ использовать это чувство вины в интересах Ницше?
«Тише, — говорил себе Брейер в воскресенье утром, поднимаясь по широкой мраморной лестнице к комнате № 13. — Не предпринимай никаких радикальных действий! Происходит нечто важное. Только посмотри, как далеко мы ушли за какую-то неделю!»
«Фридрих, — сказал Брейер сразу после небольшого медицинского осмотра, — прошлой ночью мне приснился странный сон с вашим участием. Я в кухне ресторана. Повара-растяпы разлили по всему полу масло. Я поскальзываюсь и роняю бритву, которая застревает в трещине. Тут входите вы, хотя выглядите совсем по-другому. Вы одеты в генеральскую форму, но я знаю, что это вы. Вы хотите помочь мне вытащить бритву. Я прошу вас не трогать ее, говорю, что вы только загоните ее еще глубже. Но вы все равно пытаетесь ее вытащить и действительно только загоняете глубже. Она прочно застревает в трещине, и когда я пытаюсь ее вытащить, обрезаю себе пальцы. — Он замолчал и вопросительно посмотрел на Ницше. — Что вы скажете об этом сне?»
«А что вы о нем скажете, Йозеф?»
«По большей части, как и почти все мои сны, это полная чушь — только та часть с вашим участием должна что-то обозначать».
«Вы до сих пор помните этот сон?»
Брейер кивнул.
«Смотрите его и начинайте чистить дымоходы».
Брейер колебался. Он казался встревоженным и пытался сосредоточиться.
«Давайте посмотрим… Я что-то упустил… Моя бритва, вы входите…»
«В генеральской форме».
«Да, вы приходите в образе генерала и пытаетесь мне помочь — но не помогаете».
«На самом деле я только все порчу — я заталкиваю бритву еще глубже».
«Да, все это совпадает с тем, о чем я говорил. Дела идут все хуже: одержимость Бертой, фантазия о поджоге дома, бессонница. Мы должны найти какой-нибудь другой путь».
«А я одет как генерал?»
«Ну, с этим как раз все понятно. Униформа появилась из-за ваших величественных манер, поэтической речи и ваших прокламаций. — Новая информация, полученная от Лу Саломе, придала ему смелости, так что он продолжал: — Это символизирует ваше нежелание присоединиться ко мне, спуститься с небес на землю. Например, возьмем мою проблему с Бертой. По опыту работы с пациентами я знаю, насколько часто возникают проблемы с противоположным полом. В сущности, никто не застрахован от мук любви. Гете знал об этом, и потому его «Страдания юного Вертера» — такое сильное произведение: эти любовные страдания затрагивают сущность каждого мужчины. Несомненно, такое случалось и с вами».
Не дождавшись ответа Ницше, Брейер продолжал:
«Готов спорить на крупную сумму, что у вас был такой опыт. Почему бы вам не поделиться этим со мной, чтобы мы могли общаться честно, на равных?»
«А не как генерал и штатский, власть имущий и бесправный! О, простите, Йозеф, я обещал не говорить о власти, даже если проблемы власти настолько очевидны, что их просто нельзя обойти! Что касается любви, я не буду отрицать, что все мы, в том числе и я, испробовали вкус причиняемой ею боли. Вы упомянули «Юного Вертера», — продолжал Ницше. — Но позвольте мне напомнить вам слова Гете: «Будь человеком и не повторяй за мной — но будь собой! Только собой!» Знаете ли вы о том, что он вставил эту фразу во второе издание книги потому, что слишком многие молодые люди последовали примеру Вертера и покончили с собой? Нет, Йозеф, суть здесь состоит не в том, чтобы я показал вам, как это было со мной, но в том, чтобы я помог вам найти ваш собственный путь перерасти ваше отчаяние. Итак, что там было с бритвой из вашего сна?»
Брейер помедлил с ответом. Признание Ницше того факта, что и он тоже вкусил боль любви, было великим откровением. Стоит ли ему давить на него дальше? Нет, на этот раз хватит. Он позволил вниманию Ницше снова переключиться на себя.
«Я не знаю, зачем в этом сне появилась бритва».
«Не забывайте о наших правилах, Йозеф. Не пытайтесь найти рациональное объяснение. Проговаривайте все, что приходит вам в голову. Ничего не пропускайте». — Ницше откинулся назад и прикрыл глаза в ожидании ответа Брейера.
«Бритва, бритва… Вчера ночью я встретил друга, офтальмолога по имени Карл Коллер, который всегда чисто выбрит. Сегодня утром я думал о том, чтобы сбрить свою бороду, — но я часто думаю об этом».
«Продолжайте чистить!»
«Бритва — запястья — у меня был пациент, молодой мужчина, подавленный своими гомосексуальными наклонностями, который вскрыл себе вены пару дней назад. Сегодня я поеду к нему. Его, кстати, зовут Йозеф. Хотя мне и в голову не приходит вскрывать себе вены, как я уже говорил вам, я подумываю о самоубийстве. Это просто умозрительные измышления — не планирование. Мне кажется, я довольно далек от совершения акта самоубийства. Вероятность того, что я решусь на самоубийство, не выше вероятности того, что я подожгу свой дом или увезу Берту в Америку. Но мысли о самоубийстве все чаще и чаще приходят мне в голову».
«Все серьезные мыслители подумывают о самоубийстве, — заметил Ницше. — Это опора, которая позволяет нам пережить ночь. — Он открыл глаза и повернулся к Брейеру: — Вы сказали, что мы должны найти какой-то другой путь, чтобы помочь вам. Что мы должны сделать?»
«Устроить прямую атаку на мою одержимость! Это разрушает меня. Это поглощает всю мою жизнью. Сейчас я не живу. Я живу либо в прошлом, либо в будущем, которое никогда не наступит».
«Но рано или поздно ваша одержимость должна отступить. Вы не можете не видеть, что моя модель верна. Ясно, что за вашей одержимостью лежат первичные страхи, связанные с existenz[14]. Также ясно, что чем больше мы напрямую обсуждаем эти страхи, тем сильнее становится наваждение. Разве вы не видите, как ваша одержимость пытается отвлечь ваше внимание от этих глубинных жизненных факторов? Это единственный известный вам способ борьбы со страхами».
«Но, Фридрих, я не спорю с вами. Ваша точка зрения звучит убедительно, и теперь я верю, что ваша модель верна. Но прямая атака на мою одержимость не идет с ней вразрез. Когда-то вы назвали наваждение грибом, сорной травой. Я согласен с вашим сравнением, а также я согласен с тем, что если бы давным-давно я бы иначе культивировал свое сознание, эта одержимость просто не принялась бы. Но она здесь, ее необходимо искоренить, устроить прополку. Вы же делаете это слишком медленно».
