— Пустое. Присаживайся.
Берия присел за стол, обтянутый зеленым сукном, расстегнул папку, достал бумаги. Сталин сел во главе стола, помешал чай. Выдавил ломтик лимона.
— Что у тебя ко мне?
— Мы со многим разобрались, товарищ Сталин. Дело о работниках Наркоминдела продвигается, среди бывших дипломатов обнаружены немецкие, польские, французские и японские шпионы.
— Кто над этим работает?
— Кобулов и Палицын.
— Кобулова мы знаем, он как слон в посудной лавке, но хороший оперативник. Не чурается грязной работы. А Палицын — добросовестный?
— Очень, — ответил Берия, хотя Палицын достался ему от предшественника. — Вот несколько показаний с признанием вины, которые уже написали арестованные. Товарищ Сталин, вы спрашивали о бывшем заключенном бароне Цейтлине, тесте Палицына и брате журналиста Гидеона Цейтлина.
— Александра Цейтлина-Палицына — достойная советская женщина, — заметил Сталин. Берия видел, что генсек не настроен шутить о цыпочках и амурных делах. Хотя самого Берию никогда не покидали мысли о женщинах. Бывало, они вместе смеялись, но сейчас Сталина заботила лишь Центральная Европа. Он наблюдал, как генсек прихлебывает чай, потом достает из потертого желтого френча новую пачку «Герцеговины Флор». Распечатал, прикурил папиросу и стал вертеть в руках карандаши, лежавшие на столе.
— Дочь или зять когда-либо вступали с ним в контакт? — спросил Сталин.
— Нет.
— Партию они ценят превыше всего, — заметил Сталин, не сводя глаз с Берии. — Видишь? Достойная советская женщина, которая себя «перековала» — несмотря на свое происхождение и родственные связи. Я помню, как она работала машинисткой у Ленина. Не забывай, сам Ленин был дворянином, он вырос в шикарном поместье, ел клубнику, валялся на сеновалах, заманивая туда юных крестьянок.
Берия прекрасно знал эту уловку Хозяина: только Сталин мог критиковать Ленина — одному богу можно подтрунивать над другим.
Берия изобразил ожидаемый испуг, старый тигр сверкнул глазами.
Сталин — это Ленин сегодня.
Берия положил на стол бумаги:
— Вы спрашивали, где сейчас Цейтлин. Пришлось повозиться, чтобы узнать его судьбу. По моему распоряжению он был арестован 25 марта 1937 года в Тбилиси, где после освобождения из заключения в 1929 году тихо проживал в ссылке со своей женой-англичанкой. Его допросили…
— С пристрастием или без? — Берия увидел, что Сталин зеленым карандашом рисует голову волка на пачке листов с типографской надписью «И. В. Сталин» в левом верхнем углу. Он чертил: «Цейтлин» и «пристрастие».
— Достаточно сурово. Мы же не в гостинице работаем! Но он ни в чем не признался.
— Что? Этот сломленный человек пережил допрос у Кобулова?
— Если бы не мое присутствие, Кобулов стер бы его в порошок. Бык может зайти слишком далеко.
— Революция требует от нас всех грязной работы.
— Мы с моими ребятами не носим шелковых перчаток. Цейтлин был приговорен по пятьдесят восьмой статье к высшей мере наказания как троцкист, планировавший убийство товарищей Сталина, Ворошилова, Молотова и меня.
— Даже тебя! В скромности тебе не откажешь! — заметил Сталин с усмешкой, но потом печально вздохнул. — Иногда мы совершаем ошибки. В нашей стране слишком много подхалимов. Берия уже привык к подобным вопросам. У Сталина была превосходная память, но даже он был не в состоянии запомнить фамилии всех приговоренных к расстрелу. В конце концов, он сам подписывал списки, к которым прилагались «альбомы» — краткая биография и фотографии приговоренных к высшей мере — 38 тысяч фамилий «врагов народа». Около миллиона было расстреляно с 1937 года, еще больше умерло, так и не доехав до ГУЛАГа. Берия удивился, почему Сталин интересуется таким забытым, отжившим реликтом, как Цейтлин. Если только Сталин не «запал» на Сашеньку — в этом его трудно было заподозрить. Генсек тщательно скрывал подробности своей личной жизни, но Берия узнал, что в прошлом у генсека было множество амурных похождений. На ум Берии пришло еще одно предположение. Когда-то Цейтлин имел интересы в Баку и Тбилиси. Неужели они раньше встречались?
Как бы там ни было, иногда Сталин демонстрировал задумчивую жалость к своим жертвам.
— Значит, Цейтлина расстреляли? — спросил он, покачивая своей волчьей головой.
— Нет, он был в том списке из 743 человек, который нарком НКВД 15 апреля 1937 года подготовил для вас и Политбюро на утверждение. Вы завизировали всем вышку, а напротив фамилии Цейтлина поставили прочерк.
— Один из моих прочерков? — пробормотал Сталин.
Берия знал, малейший намек: один штришок, оставленный Сталиным на листе бумаги, изменение тона голоса, поднятая бровь, — могли изменить чью-то судьбу.
— Да. Цейтлина не расстреляли, его сослали в Воркуту, он сейчас лежит в лагерном госпитале с воспалением легких, ангиной и дизентерией. Он работает в лагерном магазине.
— Я вижу, эти буржуи продолжают выкидывать номера, — сказал Сталин.
— Он болеет все время.
— Скрипучие ворота иногда крепче новых.
— Он может умереть.
Сталин пожал плечами, затянулся.
— Лаврентий Павлович, неужели вы полагаете, что «бывший» Цейтлин представляет реальную угрозу? Приезжай сегодня в Кунцево на обед. На огонек заглянут режиссер Чиаурели и несколько лихих грузинских актеров. Я знаю, ты занят, но если найдешь время… Сталин бросил через стол папку, Берия понял: это сигнал, что ему пора уходить. Встреча закончена.
17
Когда дядя Сашеньки, Гидеон Цейтлин, закончил обед — борщ, селедка и говяжьи котлеты — за своим столиком в Доме писателей в Москве, он надел мягкую фетровую шляпу и вышел на согретые солнцем улицы столицы. Он обедал со своими закадычными друзьями: «красным графом» — покладистым, мудрым и полным Алексеем Толстым, одним из любимых писателей Сталина (он создавал исторические романы о безжалостных царях); Фадеевым, много пьющим секретарем Союза писателей; Ильей Эренбургом, дешевым романистом, и хорошенькой дочерью самого Гидеона, Мушью, которая теперь преподавала в университете. Эти литературные львы наслаждались своими привилегиями: едой, вином, дачами в Переделкино, отпуском в Сочи, потому что они пережили эти ужасные 1937 и 1938 годы.
После обеда Гидеон, гигант с колючей бородой, квадратной челюстью и шаловливыми черными глазами, прогуливался с Мушью по городу. Стояло лето, бросались в глаза нарядные девушки.
— Мушь, ты заметила, что до недавнего времени все одевались как чопорные монашки, — заявил Гидеон.
— Но хвала Господу, с этим покончено. Юбки становятся короче, декольте глубже. Я обожаю лето!
— Перестать таращиться по сторонам! Папа-момзер, — побранила его дочь, назвав по-еврейски «проказником», как в былые времена. — Ты уже слишком стар.
— Ты права. Я слишком стар, но я немного пьян, да и глаза у меня на месте. Я еще хоть куда!
— Ты старый бесстыдник.
— Но ты же все равно меня любишь, Мушь? — Гидеон держал Мушь за руку. Сейчас его дочери почти исполнилось сорок, у нее были муж и дети. Она оставалась красавицей: черноглазая, с густыми черными волосами и четкими скулами. Гидеон был уже дедушкой! В мае в Москве от молоденьких девушек никуда нельзя было спрятаться. Старый ловелас любовался женскими ножками, обнаженными плечами, новыми прическами — ох, он чувствовал запах их кожи, их бедер. Он тут же решил, что должен безотлагательно навестить свою новую любовницу Машу, девушку, которую он привозил с собой к Сашеньке на дачу. Маша была одним из тех очень тихих и инфантильных созданий, с которыми было бы невыносимо скучно, если бы не их почти сумасшедшая тяга к сексуальным утехам. Он как раз прокручивал в голове, чем он будет с ней заниматься, когда почувствовал, что дочь тянет его за рукав.
— Папа! Папа!
Прямо возле них остановилась белая «эмка».
Водитель помахал Гидеону, а с пассажирского места выпрыгнул молодой мужчина в потертом коричневом костюме, круглых очках, с высокой прической и открыл заднюю дверцу.
— Гидеон Моисеевич? Можно на пару слов? Это не займет много времени.
Мушь побледнела. Гидеон тут же перестал видеть молодых красавиц и схватился рукой за грудь.
— Если вы себя неважно чувствуете, мы можем поговорить в другой раз, — сказал молодой человек с тонкими рыжеватыми усиками.
— Папа, с тобой все будет в порядке? — спросила Мушь. Гидеон выпятил грудь и кивнул.
— Мы просто поговорим, дорогая. Увидимся позже.
«Это простая формальность, — убеждал он себя.
— Ничего страшного, через пару часов я вновь буду с Мушью».
* * *Когда Мушь смотрела, как отец садится в машину, ее охватило ужасное предчувствие, что она больше никогда его не увидит. Где сейчас ее дядя Самуил?
