Он собирался закрыть дверь, но Кордл быстро произнес:
— Только сделай это, милашка, и я привлеку тебя за клевету и поношение личности. Это серьезные обвинения, у меня есть свидетели.
Кордл уже собрал маленькую, но заинтересованную толпу.
— Это становится нелепым, — молвил дворецкий, пытаясь выиграть время. — Я вызову…
— Говард! — закричала Мэвис.
Он стряхнул ее руку и яростным взглядом заставил дворецкого замолчать.
— Я мексиканец, хотя, возможно, мое прекрасное знание английского обмануло вас. У меня на родине мужчина скорее перережет себе горло, чем оставит такое оскорбление неотомщенным. Вы сказали, женский плащ? Hombre, когда я надеваю его, он становится мужским. Или вы намекаете, что я — как это у вас там… — гомосексуалист?!
Толпа, ставшая менее скромной, одобрительно зашумела. Дворецкого не любит никто, кроме хозяина.
— Я не имел в виду ничего подобного, — слабо запротестовал дворецкий.
— В таком случае это мужской плащ?
— Как вам будет угодно, сэр.
— Неудовлетворительно. Значит, вы не отказываетесь от вашей грязной инсинуации? Я иду за полицейским.
— Погодите! Зачем так спешить?! — возопил дворецкий. — Он побелел, его руки дрожали. — Ваш плащ — мужской плащ, сэр.
— А как насчет моего галстука?
Дворецкий громко засопел, издал гортанный звук и сделал последнюю попытку остановить кровожадных пеонов.
— Но, сэр, галстук явно…
— То, что я ношу вокруг шеи, — холодно отчеканил Кордл, — становится тем, что имелось в виду. А если бы я обвязал вокруг горла кусок цветного шелка, вы что, назвали бы его бюстгальтером? Полотно — подходящий материал для галстука. Функция определяет терминологию, не так ли? Если я приеду на работу на корове, никто не скажет, что я оседлал бифштекс. Или вы находите логическую неувязку в моих аргументах?
— Боюсь, что я не совсем понимаю…
— Так как же вы осмеливаетесь судить?
Толпа восторженно взревела.
— Сэр! — воскликнул поверженный дворецкий. — Молю вас…
— Итак, — с удовлетворением констатировал Кордл, — у меня есть верхнее платье, галстук и приглашение. Может, вы согласитесь быть нашим гидом и покажете византийские миниатюры?
Дворецкий распахнул дверь перед Панчо Вилья и его татуированными ордами. Последний бастион цивилизации пал менее чем за час. Волки завыли на берегах Темзы, босоногая армия Морелоса ворвалась в Британский музей, и на Европу опустилась ночь.
Кордл и Мэвис обозревали коллекцию в молчании. Они не перекинулись и словом, пока не остались наедине в Риджентс-парке.
— Послушай, Мэвис… — начал Кордл.
— Нет, это ты послушай! — перебила она. — Ты был ужасен! Ты был невыносим! Ты был… Я не могу найти достаточно грязного слова для тебя! Мне никогда не приходило в голову, что ты из тех садистов, что получают удовольствие от унижения людей!
— Но, Мэвис, ты слышала, как он обращался со мной, его тон…
— Он глупый, выживший из ума старикашка, — сказала Мэвис. — Таким я тебя не считала.
— Он заявил..
— Не имеет значения. Главное — ты наслаждался собой!
— Ну хорошо, пожалуй, ты права, — согласился Кордл. — Но я объясню.
— Не мне. Все. Пожалуйста, уходи, Говард. Навсегда.
Будущая мать его двоих детей стала уходить из его жизни. Кордл поспешил за ней.
— Мэвис!
— Я позову полицейского, Говард, честное слово, позову!
— Мэвис, я люблю тебя!
Она, вероятно, слышала его, но продолжала идти. Это была милая девушка и определенно, неизменяемо — луковица.
Кордл так и не сумел рассказать Мэвис о Похлебке и о необходимости испытать поведение, прежде чем осуждать его. Он лишь заставил ее поверить, что то был какой-то шок, случай, совершенно немыслимый, и… рядом с ней… такое никогда не повторится.
Сейчас они женаты, растят девочку и мальчика, живут в собственном доме в Нью-Джерси и вполне счастливы. Кордла оттирают и задевают чиновники, официанты и прислуга.
Но…
Кордл регулярно отдыхает в одиночку. В прошлом голу он сделал себе имя в Гонолулу. В этом — он едет в Буэнос-Айрес.
Предел желаний
Предел желаний[51]
(пер. с англ. В. Баканова)
В Нью-Йорке дверной звонок раздается как раз в тот момент, когда вы удобно устроились на диване, решив насладиться давно заслуженным отдыхом. Настоящая сильная личность, человек мужественный и уверенный в себе, скажет: «Ну их всех к черту, мой дом — моя крепость, а телеграмму можно подсунуть под дверь». Но если вы похожи характером на Эдельштейна, то подумаете, что, видно, блондинка из корпуса 12С пришла одолжить баночку селитры. Или вдруг нагрянул какой-то сумасшедший кинорежиссер, желающий поставить фильм по письмам, которые вы шлете матери в Санта-Монику. (А почему бы и нет? Ведь делают фильмы на куда худших материалах?!)
Однако на это раз Эдельштейн твердо решил не реагировать на звонок. Лежа на диване с закрытыми глазами, он громко сказал:
— Я никого не жду.
— Да, знаю, — отозвался голос по ту сторону двери.
— Мне не нужны энциклопедии, щетки и поваренные книга, — сухо сообщил Эдельштейн. — Что бы вы мне ни предложили, у меня это уже есть.
— Послушайте, — ответил голос. — Я ничего не продаю. Я хочу вам кое-что дать.
Эдельштейн улыбнулся тонкой печальной улыбкой жителя Нью-Йорка, которому известно: если вам преподносят в дар пакет, не помеченный «Двадцать долларов», то надеются получить деньги каким-то другим способом.
— Принимать что-либо бесплатно, — сказал Эдельштейн, — я тем более не могу себе позволить.
— Но это действительно бесплатно, — подчеркнул голос за дверью. — Это ровно ничего не будет вам стоить ни сейчас, ни после.
— Не интересует! — заявил Эдельштейн, восхищаясь твердостью своего характера.
Голос не отозвался.
Эдельштейн произнес:
— Если вы еще здесь, то, пожалуйста, уходите.
— Дорогой мистер Эдельштейн, — мягко проговорили за дверью, — цинизм — лишь форма наивности. Мудрость есть проницательность.
— Он меня еще учит, — обратился Эдельштейн к стене.
— Ну, хорошо, забудьте все, оставайтесь при своем цинизме и национальных предрассудках, зачем мне это, в конце концов?
— Минуточку, — всполошился Эдельштейн. — Какие предрассудки? Насколько я понимаю, вы — просто голос с другой стороны двери. Вы можете оказаться католиком, или адвентистом седьмого дня, или даже евреем.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
