— К вам никаких претензий! — улыбнулся Млечников, и от этой усмешки лицо его сделалось почему-то жестоким и опасным. — А вы… — Он обернулся к проштрафившимся. — Сдайте список!
Они покорно отдали тетрадку и спрятались за спины других «стеганых».
— Значит, такое предложение, — продолжил Млечников. — Мои люди возобновляют дежурство, а вы… за находчивость… получаете пять билетов на «Мастера». Договорились?
— Десять! — моментально возразил Вовико. — По два в руки.
— Пять, — покачал головой главарь.
— Восемь! — сбавил Веселкин.
— Вы не из «Плешки»? — спросил мафиозный начальник с иронией.
— Нет, мы с филфака! — гордо отмежевалась Нинка от корыстного Веселкина.
— Пять! — непреклонно повторил Млечников и достал из куртки большой кожаный «лопатник».
Намеренно неторопливо он стал рыться по отделениям, и было видно, что там имеются билеты и в Большой, и в «Современник», и на Бронную, и в Вахтанговский, и в «Сатиру»… Наконец отыскались и таганские — с ярко-красными квадратами в углах. Отсчитав пять штук, Млечников протянул их Тоне, видимо почувствовав в ней заводилу, и сказал:
— А вы молодец! Не испугались. Но больше так никогда не делайте!
И уехал на своем «Москвиче».
…Году в девяносто шестом, перед самыми выборами, организовали очередное толковище полувменяемого Ельцина с олигархами. Свирельников ужинал с женой, как всегда, при включенном телевизоре и наблюдал в «Вестях» эту встречу. Говорил как раз крупный банкир, его голос показался Михаилу Дмитриевичу знакомым, он всмотрелся и обалдел: это был Млечников, постаревший, полысевший, в дорогих очках, но с тем же лицом отличника из детского кинофильма. Тоня тоже узнала, хотя фамилия у него была теперь другая — известная и даже нарицательная, из тех, что очень не нравятся Федьке. Они расчувствовались, снова вспомнили день знакомства и, наверное, впервые за два месяца занялись перед сном тем, что остается от любви после шестнадцати лет брака.
32
Появившись с кухни, Тоня глянулась мимоходом в зеркало, поправила неживую золотистую прядь и с грациозным усилием опустилась в кресло:
— Ну, я тебя слушаю, друг мой… бывший!
— Ждешь кого-нибудь? — беззаботно улыбнувшись, спросил Михаил Дмитриевич.
— А какое это имеет значение? — Она загадочно повела плечом, давая понять, что с уходом Свирельникова ее женская жизнь не только не увяла, а, напротив, расцвела неведомыми прежде «экзотными» цветами.
«Все-таки у нее кто-то появился. Давно пора! Не в монастырь же идти!» — подумал он и даже на минуту ощутил к Тоне некоторое влечение, но потом вспомнил, как вот здесь, в гостиной, она волочилась, уцепившись за его брючину, и истошным, кошачьим голосом орала: «Не пущу-у-у!» Влечение сразу исчезло. Осталось только неприятное любопытство: ради кого же она так подреставрировалась?
— А почему ты без звонка?
— Да вот мимо ехал…
— А если бы у меня… были гости?
— Ничего страшного. Я бы за тебя порадовался. И познакомился бы заодно…
— Познакомишься.
— А где Алена?
— Не знаю. Звонила, что сегодня заедет…
Вообще-то он собирался сразу, с порога наорать на Тоню и предупредить: если не будет следить за дочерью, никаких денег больше не получит. Но, судя по тому, что в гостиной появились большой плоский телевизор и дорогущий серебряный семисвечник, а в прихожей на вешалке — новый плащ с шанелевой пряжкой, финансовой блокадой ее теперь не испугаешь. Но даже не это главное. Раньше, приходя сюда, Михаил Дмитриевич чувствовал: вопреки всему, он остается еще неотъемлемой частью Тониной жизни, и, если ему влетит в голову сумасшедшая мысль — вернуться, она его примет и простит, хотя бы потому, что хорошего у них было все-таки больше, чем плохого. А сегодня, впервые за время, прошедшее после разрыва, перед ним сидела женщина, которая уже никогда не примет и не простит. Нет, не из-за жестокости обиды, а просто из-за того, что он перестал быть неотъемлемой частью ее жизни. Этой частью стал теперь кто-то другой.
М-да… Как любил говорить замполит Агариков: «Женщина — человек бессознательный: за оргазм родину продаст!»
Свирельников вздохнул.
— У тебя неприятности? — с чуть насмешливой участливостью спросила Тоня.
— Есть немного. Зато у тебя, вижу, все хорошо. Зарплату повысили? — Он кивнул на телевизор.
— А-а, это! Нет. Наоборот. По-моему, издательство скоро совсем прогорит. Такую чепуху выпускаем — стыдно редактировать.
— Что редактируешь?
— Детектив. Что же еще?
— Кто написал?
— Некто Копнофф… — фыркнула Тоня. — С двумя «ф» на конце.
— Это фамилия такая?
— Нет, псевдоним, — с отвращением объяснила она.
— Не слышал.
— И не услышишь. Жуть! Читать невозможно. Боже, куда девались старые добрые графоманы?! Им подчеркнешь в одном предложении два «которых» — они краснеют, извиняются. Интеллигентные, деликатные… Ты не представляешь, с кем приходится работать! Троглодиты! Даже твой Синякин по сравнению с ними гений. Он, кстати, недавно «Золотой уд» получил. Слышал?
— Нет. А за что?
— Да все за то же. Мы ему собрание сочинений выпускаем.
— Сочувствую… — Свирельников с облегчением сообразил, что его преемник явно не из литераторов. — А правда, что теперь под одной фамилией сразу несколько человек пишут?
— Или! Эту «групповуху» редактировать вообще кошмар! В сюжете концы с концами не сходятся. Персонажи все время куда-то деваются. А главный герой на одной странице Вася, на другой Петя, а на третьей вообще Никифор…
— Да ладно! — засмеялся он, подумав с веселым сожалением о том, что вот этой Тонькиной ехидности ему будет не хватать в новой счастливой жизни. — А про что детектив?
— Как обычно: муж заказал неверную жену, а киллер в нее влюбился…
— Подожди, про это даже кино есть. С этим… как его… Ну, американец с желваками и с проседью… Сейчас вспомню!
— Не надо! Они все с желваками и все с проседью. Нечего из-за них напрягаться. Они нас вообще не знают и знать не хотят. Я тут с одним познакомилась. Филолог, Принстон окончил, а про Гончарова даже не слышал.
— Нет, серьезно? А про Достоевского?
— Ну, Достоевский у них, как Питер Пэн. Положено знать.
— Дикари, — кивнул Свирельников, отметая и кандидатуру американца.
— Кстати, ты не знаешь какой-нибудь синоним к слову «десерт»? Лучше сленговый.
— Зачем?
— Да у этого Копноффа главарь по кличке Отмороженный говорит: «Я, пацаны, в натуре щас десерт дохаваю и поканаем на мочилово!» Хотела стилистику подправить. Нашла два. Один у Даля — «заедка». А другой, восхитительно идиотский, у Солженицына: «верхосытка»!
— Как?
— Верхосытка. В смысле — поверх сытости.
— Почему идиотский? В этом что-то есть: верхосытка… У тебя что сегодня на верхосытку после курицы?
— Дорогой мой, я же тебя о твоих верхосытках не спрашиваю!
Все это Тоня сказала с таким оттенком, будто в деталях знала нынешнюю свирельниковскую личную жизнь, включая и то сокровенное обстоятельство, что Светка предпочитает оседлую любовь.
Возникшую неловкую паузу прервал телефонный звонок. Бывшая жена взяла трубку, поколебавшись, из чего Свирельников заключил, что она, видимо, как раз и ждет звонка от своего «десерта». Но это оказался не он, а легкий на помине писатель Копнофф, и Тоня, явно обрадовавшись, заговорила с ним нарочито громко и агрессивно:
— Да! Да, это я поправила. А с чем вы не согласны?… Нет, не вмешивалась я в ваш художественный замысел! (В этот момент она специально для Михаила Дмитриевича закатила глаза: мол, вот с такими дебилами работаю.) Ну, подождите!.. Как это зачем? Посудите сами, если ваш герой — профессор, он же не может разговаривать как пэтэушник!.. Извините, про то, что он купил докторскую диссертацию, нигде в тексте нет… Ах, вы пишете только для умного читателя!.. Я, наверное, глуповата для вас?… Но если ваш читатель настолько умен, он должен знать, что профессорское звание присваивается не за диссертацию, а за преподавательскую работу… Да-да! И где же преподает ваш неандерталец, а главное — кому?… Как это он у вас нигде не называется профессором?… Несколько раз!.. Погодите, я сейчас возьму ваш манускрипт! У меня, кстати, есть к вам еще несколько вопросов…
Обреченно пожав плечами и сочувственной гримаской предложив Свирельникову чувствовать себя как дома, она ушла на кухню, где обычно и редактировала рукописи, заодно при этом стряпая или выглаживая стопки белья.
«Я как Цветаева!» — объясняла она.
Михаил Дмитриевич встал, пошел по квартире и глянул в окно. Внизу виднелся его джип, отсюда, сверху, казавшийся почти квадратным. Леша, старательно изогнувшись, протирал стекла. В сторонке, возле деревьев, притаилась, как щучка в тине, узенькая темно-синяя «девятка». «Контрнаблюдение»!
