— А может её трахнуть надо хорошенько? Чтоб сил не было буянить? — пошутил однажды Эдуард. — Зае… в доску за ночь и нет состава преступления…
— А сына ты будешь моего кормить и воспитывать? Советчики…, - сердился Меньшов и прекращал разговор о личной жизни…
Сейчас подвыпивший Меньшов ухмыльнулся в ответ на вопрос Шершавникова, вынул из кармана гербовый бланк и показал товарищам.
— Вчера наконец-то развели нас! Так что один поеду…
Василий искренне обрадовался за товарища:
— Вот это хорошая новость! Появился новый повод. За это надо выпить! Обмыть твое освобождение!
И они продолжили с новыми силами. Громобоев посидел ещё часик с приятелями и поспешил домой, завтра надо было иметь свежий, бодрый вид, и работающие мозги…
Глава 17. Расправа в Политуправе
Глава, в которой на Громобоева наваливается весь репрессивный аппарат военных политорганов.Каждый человек любит, чтобы его хвалили, и, конечно же, никто не радуется, когда его ругают. Естественно, Громобоев был до глубины души расстроен полученным нагоняем от начальника политотдела базы хранения, а тем более раздосадован телефонной взбучкой от злобного полковника из Политуправления. Завтра предстояло явиться в штаб округа и явно ничего хорошего капитана на этом рандеву не ожидало. Раз со всех сторон кричат и грозят, то явно снимут с должности. Хотя с какой? Он ведь, давно за штатом и по бумагам практически слушатель Академии.
Сегодня в полку Эдуарду делать было абсолютно нечего, он решил побродить по городу, обдумать завтрашний разговор с начальством. Приехал на перекладных к метро, затем добрался в исторический центр, ноги сами собой понесли его на Петроградку. Вскоре Громобоев оказался перед ажурными коваными воротами старинного особняка, в далёком прошлом его хозяйкой была известная балерина, по слухам любовница последнего царя. После Октябрьского переворота, он был превращен в исторический музей. Именно в этом особнячке, в просторной аудитории рядом с кабинетом замдиректора по науке, обычно по средам заседал военный Партклуб…
* * *
Завсегдатаем этого дворца-музея Эдуард оказался совершенно случайно. На одном из митингов, который затем перешёл в шествие по городу, собрав толпу примерно в пятьдесят тысяч, Громобоев шёл в первых рядах, в оцеплении. В числе руководителей колонны демонстрантов был статный моложавый моряк с мегафоном в руке. Поздоровались, познакомились. После мероприятия немного поспорили на разные темы. Мужчина представился, назвался руководителем военного партийного клуба капитаном второго ранга Андреем Гараниным и, узнав, что активно митингующий молодой человек, одетый по гражданке тоже военный и имеет звание капитана, пригласил на «огонёк».
Эдуард не стал себя долго уговаривать, пришел на очередное заседание, посидел, послушал разговоры, вставил свои словечки по делу и не по делу. О чем только в клубе не спорили: об изменениях в Конституции (а ещё лучше принять новую Конституцию), обсуждали военную реформу и предлагали свои поправки, дискутировали о КПСС и политорганах в армии. Люди приходили разные: кто-то был случайным человеком с улицы и сидел в уголке от нечего делать, кто-то ошибся и пришел не по адресу, так как был ярым сталинистом или националистом, некоторые слушатели уже были давними активистами и подписались под списком участников «Демократической платформы в КПСС». Эдик тоже поставил автограф на листике регистрации.
Постепенно Громобоев втянулся в работу, в начале вечера часа два обычно вели дебаты, а потом переходили к неофициальной части, и часик-другой пили пиво в соседней пивной. Общение было интересным! Наш капитан стал ещё больше читать и думать.
Однажды Эдик нашёл заметку в либеральной газете о намечавшемся учредительном (восстановительном) съезде партии социал-демократов (меньшевиков) в Москве. У капитана Громобоева возникла мысль — скатать в столицу, послушать умных людей, тем более приятели по Афгану пригласили на проводимую в эти же дни встречу ветеранов дивизии. Вроде бы прошло после войны всего-то ничего, пара лет, а товарищей-однополчан потянуло друг к другу. Вот оно — настоящее боевое братство, о котором столько говорят! Наверное, всех начала мучить ностальгия, нахлынули воспоминания о годах боевой и бурной молодости.
Задумано — сделано! Эдуард уехал в столицу на три дня, послушал дискуссии идеологов разных течений от анархистов до монархистов, набрал ворохи литературы, видел на форуме даже последнюю «меньшевичку», настоящий музейный экспонат. Бабуся, чудом выжившая в годы репрессий и террора, млела от удовольствия, находясь в центре внимания и, расчувствовалась до слёз. «Божьему одуванчику» было примерно девяносто лет, вернее даже далеко за девяносто, но ум трезв и ясен, даже с трибуны смогла выступить коротко, но вполне внятно!
После посещения московского мероприятия, капитан стал в партклубе в авторитете, завсегдатаи стали к нему прислушиваться, некоторые даже советовались. Поначалу деятельность военных неформалов никому не мешала, но после публикаций в газетах и выступлений Андрея Гаранина по телевидению, последовала реакция со стороны руководства округа. Двух активистов отправили на пенсию, благо возраст этих полковников-преподавателей давно зашкалил за предельный, потом начали прессинговать председателя — моряка Гаранина, изгонять из военного НИИ. Ну, а теперь настал черед Эдика.
В армии за малейшие проступки и неповиновение надо расплачиваться, особенно, когда ты много говоришь, думаешь, высовываешься и «не шагаешь в ногу в едином строю». Будь послушным винтиком, исполнительным болванчиком, карьера обеспечена, и никто тебя никогда не обидит и не тронет!
* * *
Сегодня в клубе было пусто, ни одного знакомого. В музее стояла лёгкая суета, готовили к показу новую экспозицию: «Новое о революции». Громобоев позвонил Андрею Михайловичу домой, договорился о встрече, поведал о том, что теперь Политуправление решило отыграться на нём за активную политическую, антисоветскую деятельность.
Через час соратники встретились в ближайшей уютной «забегаловке».
— Не переживай! Все будет хорошо, — успокаивал Гаранин. — Тебе до пенсии сколько лет?
— Какая пенсия! Я в армии всего-то ничего, календарных двенадцать лет, со льготными — шестнадцать. Увы — ещё служить и служить!
— Жалко, придется тебе начинать жизнь с нуля! Мне гораздо легче — пенсия уже есть. Сейчас началась настоящая «охота на ведьм». Выметают из войск всех неблагонадёжных. Раз за тебя взялись, видимо, в покое не оставят. Значит, ты думаешь, у них поднимется рука уволить орденоносца?
— Ещё как поднимется и не только рука…
— Ну, что тебе сказать и посоветовать…ведь, тебя никто не заставлял выступать против режима? Ты ведь знал, на что шёл? Верно? Так что готовься…
— Да я всё понимаю без лишних слов. Жалко, что проиграл выборы. Эх, стал бы я депутатом, тогда бы им меня не зацепить. Почему-то была уверенность в победе на выборах.
Андрей огляделся по сторонам и пробормотал заговорщицки:
— Всё верно Эдуард, увы, но я тоже проиграл выборы в городской совет, и теперь за меня начальство взялось — вцепились, нервы портят, житья нет никакого. Но ничего, еще посмотрим кто — кого, я с ними поборюсь и просто так не сдамся! Да и тебе попытаюсь помочь.
Моряк скривился в горькой усмешке, судорожно отхлебнул из кружки хмельного напитка, сжал кулак и рубанул им воздух словно шашкой:
— Ну, да ничего, мы ещё повоюем… Свои погоны я так легко не отдам! Сегодня меня пригласили на телевидение на ночной эфир к Бэлле. А мне многое чего есть поведать журналистам о порядках и нравах в «перестроившейся» армии. И о тебе тоже расскажу.
— Да, ладно, чего там, себя защити, — махнул рукой Громобоев.
Гаранин похлопал Эдуарда по плечу:
— Держи хвост пистолетом! Будет и на нашей улице праздник!
Моряк сдул пену, вновь хлебнул из кружки большой глоток и поморщился.
— Фу! Кислятина, постоянно пиво бодяжат. Интересно, чем таким мерзким его разбавляют? Гады! Надеюсь не стиральным порошком? Пошли из этой тошниловки!
Громобоев огляделся. Одновременно со сгущающимися сумерками на улице, постепенно насыщался и дух в пивной. Становилось влажно, тошнотворно-кисло, дымно, смрадно. Офицеры допили оставшееся пиво, вышли под моросящий дождь. По дороге к метро ещё немного поговорили о том, о сём, пожали друг другу руки, обнялись и расстались, как оказалось навсегда. Время близилось к полуночи и следовало спешить, успеть доехать на транспорте до квартиры тёщи. Эдик торопливо побежал на остановку трамвая, лихо перепрыгивая через грязные лужи, и придерживая на голове фуражку, ежеминутно срываемую порывами сильного ветра.
