Если этого не происходит – это опасно, потому что рано или поздно кризис наступит, все равно захочется понять: а где я-то? А кто я без мамы? И гораздо хуже, если это начнется в тридцать лет.
Родителей это обесценивание не должно беспокоить. Тут важно иметь самоуважение, и не нужно пытаться доказывать подростку, что вы приятели ему, «свои в доску».
Иерархия обязательно должна оставаться на своем месте. А уважение не вбивается в голову – оно приобретается путем совместного гармоничного бытия.
Протоиерей Константин Островский
В одной статье о воспитании детей в семьях русских крестьян XIX века я прочитал, что крестьянские дети очень рано становились взрослыми, способными к самостоятельной жизни. Пятнадцатилетний подросток уже мог в случае необходимости быть хозяином в доме, а девочка и еще раньше – в двенадцать лет – хозяйкой. А ведь крестьянское хозяйство было не только очень трудоемким, но и сложным, требовало многих знаний и навыков.
Я не идеализирую простонародье. В те времена, как и теперь, грехи у людей во всех слоях общества бывали всякие. Но вспомните: нигде в русской классической литературе мы не находим даже упоминания о конфликтах переходного возраста в семьях крестьян. Подростки взрослели душевно раньше, чем созревали физически. Сейчас так бывает очень редко.
Я думаю, одной из главных причин столь успешного воспитания было то, что в тех семьях все: взрослые, маленькие, старики – жили единой жизнью и каждый делал, что мог. Пять лет – возьми прутик и паси гусей. Стал постарше – тоже трудись по силам. Вырос – берись за тяжелую мужскую работу. Дети видели, что родители сильнее их, лучше разбираются во всех общих для них делах. Отсюда возникало естественное уважение к родителям и вообще старшим. И работали, и отдыхали, и ели, и молились вместе. Жили вместе.
И сейчас, если дети могут жить общей жизнью с родителями, это идет им на пользу. Я, например, благодарю Бога за то, что мои старшие сыновья помогали мне в алтаре, когда я служил в Хабаровске. Илюше было десять, а Ване – восемь лет. Меня назначили настоятелем храма. Старичок-пономарь там оказался очень слабеньким. И младший сын по-настоящему занимался алтарным хозяйством, а старший читал на службах. Я с них спрашивал как с настоящих алтарников, а не как с маленьких детей.
Думаю, что в значительной мере благодаря тому, что меня с детьми всегда связывало общее серьезное дело, у нас не было описанных конфликтов переходного возраста. Трудности и неприятности в переходном возрасте, конечно, были, потому что наши страсти росли вместе с нами, однако личные отношения детей и родителей всегда оставались хорошими.
Но в огромном большинстве даже благополучных семей дети почти все свое время проводят отдельно от родителей. Детский сад, школа, кружки… Телевизор, компьютер… Родители на работе или тоже у телевизора, компьютера… В лучшем случае бывают общие развлечения, а нужны как раз общие дела.
Повторюсь: если мальчик работает вместе с отцом, он видит реальное превосходство отца и, естественно, исполняется к нему уважением. Если девочка вместе с матерью занимается домашним хозяйством, то же самое – она видит силу и умение матери, подражает ей и, естественно, уважает и слушается ее. Реально вровень с родителями эти мальчик и девочка станут, только когда совсем повзрослеют, а не в переходном возрасте.
Современный же ребенок до какого-то времени воспринимает родителей почти без критики, а потом, по мере развития ума (годам к десяти-двенадцати, иногда раньше), замечает, что в самом, как ему кажется, главном он родителей догнал, а то и перегнал. Ведь типичный современный человек – это человек-потребитель, а потреблять дети способны ничуть не хуже, чем взрослые. И поскольку принятый подавляющим большинством людей жизненный идеал – иметь побольше житейских благ при наименьших усилиях, то как раз способность родителей прикладывать усилия (то есть способность к трудовой и творческой деятельности) перестала считаться достоинством, а воспринимается многими детьми почти как недоразвитость старших.
С другой стороны, в переходном возрасте человека начинают особенно волновать важнейшие жизненные вопросы (о смысле жизни, о любви, о выборе жизненного пути), а родители зачастую не могут помочь ребенку их разрешить. И не по простоте своей (это бы не беда), а потому, что родители эти вопросы не разрешили для самих себя.
При этом зачастую родители требуют от подростка выполнения каких-то моральных правил, а обосновать их не могут. Внушают сыну или дочери принципы, по которым сами не живут.
Если родители в разводе, потому что «не сошлись характерами» или потому что «пришла новая большая любовь», разве дети будут слушать их советы о серьезном отношении к браку? Если папа дает взятку сотруднику ГИБДД, он не сможет объяснить сыну, что честнее заплатить штраф.
Когда дети видят наше лицемерие, когда мы поучаем их тому, что сами не делаем, это больше всего подрывает наш родительский авторитет.
Сколько ребенку нужно свободы?
– Значит, надо просто отпустить, – горячится Маринина подруга. – А то он привык, что мама всегда спасет и соломки подстелет.
– А как, как я его отпущу? – восклицает Марина. – Ну хорошо, вот я не буду заставлять его делать уроки. Останется на второй год.
– Ну и поймет, что это его проблемы, и начнет с ними разбираться.
– Его проблемы? Это мои проблемы, это меня будут в школу вызывать, я буду искать репетиторов и их оплачивать.
– Пусть сам зарабатывает. Не учился – прекрасно, теперь вместо каникул ты учишься и зарабатываешь на репетиторов. Отпусти его, перестань за него жить.
– Где он будет зарабатывать в 13 лет? Куда я его отпущу-то?
– Ну так он у тебя вообще никогда не научится за себя отвечать.
«Сколько нужно ребенку свободы, чтобы он научился быть ответственным? Где грань, за которой свобода превращается во вседозволенность? Можно ли научить ребенка слушаться, не ущемляя при этом его свободы?»
Дмитрий Шноль, педагог
Прыжки с двухметрового мостика
Мне кажется, обычно дети хорошо понимают, чем они уже готовы заниматься самостоятельно, а чем еще нет. Пятилетний ребенок вряд ли скажет отцу: «Папа, дай мне денег, я схожу в магазин за мороженым». Потому что ему это пока страшно. А вот восьмилетний – уже вполне. Зато пятилетний может сказать: «Папа, а можно я на лифте сам поеду? Я нашу кнопку знаю». Значит, он уже готов к этому.
Маме с папой бывает страшно что-то разрешить, мы обычно не поспеваем за скоростью развития наших детей, но все же нужно, оценив ситуацию, позволить ребенку сделать следующий шаг. На самом деле у него все равно остается какое-то внутреннее сомнение, и если мы часто повторяем, что он еще мал, что пока рано, то он начнет играть в эту игру, и тогда и в семнадцать лет будет говорить: «Ну, я не знаю, куда поступать. Пусть мама с папой решают».
Бывают, конечно, случаи, особенно в подростковом возрасте, когда ребенок переоценивает свои возможности. Но до двенадцати лет этого обычно не происходит, чувство безопасности у детей хорошо работает.
Важно, чтобы все нужные самостоятельные шаги были сделаны вовремя. Если малыш говорит вам: «Я сам завяжу шнурки» – и занимается этим очень долго и неумело, то, если время позволяет – а хорошо бы, чтобы позволяло, – не дергайте его. И когда через минуту эти шнурки развязались, не говорите: «Ну вот видишь! Надо было мне завязать». Это, собственно, и есть начало обретения свободы и ответственности.
К слову, я на собственном опыте убеждался, что, как только мы говорим детям: «Вот видишь, я же тебе говорил!», как только мы пытаемся возвыситься над ними, тут же сами начинаем куда-то опаздывать и о чем-то важном забывать. У меня в жизни не раз так случалось – скажу своему ребенку: «Ну как такое можно забыть?!», после этого прихожу в школу и понимаю, что не взял из дома стопку тетрадей…
Мне кажется, если до подросткового возраста давать ту свободу и ответственность, которую дети готовы взять, то потом все будет гораздо легче. Правда, бывает, что ребенка нагружают бóльшей ответственностью, чем он может понести. В книге Натальи Соколовой «Под кровом Всевышнего» описывается, как одному из ее сыновей в первом классе учительница доверила быть своим помощником по обучению детей (она должна была куда-то постоянно отлучаться). И вот он что-то диктовал, собирал тетрадки. В общем, к концу года у него выработался тяжелый невроз, потому что он ощущал, что должен, как взрослый, отвечать за то, как дети учатся. Конечно же, семилетнему ребенку это совершенно не по силам.
Как понять, нормален ли груз ответственности, возложенный на ребенка? Мне кажется, по его эмоциональному состоянию. Нормально, если ему страшновато, но он делает, потому что у растущего человека есть внутренняя потребность «поднимать планку». Не знаю, как у девочек, а для мальчишек это важно: спрыгнул сначала с такого мостика, потом – с более высокого… Страшно – но ты прыгаешь. Преодоленный страх – это опыт настоящего успеха. Ты спрыгнул с двухметрового мостика – ничего особенного, все взрослые прыгают, но ты внутренне очень сильно вырос. Если же ребенок слишком напуган, он, возможно, не скажет этого словами, но по его виду будет понятно, что его перегрузили. Это заметно даже по мышечному напряжению. Если человек перегружен, у него плечи подняты, голова опущена.
