Жена доктора собрала сброшенные на пол штаны, рубахи, пиджак, свитера, блузки, майки, нижнее белье, заскорузнувшее так, что его хоть месяц в щелоке отмачивай, дочиста не отстираешь, взяла все это в охапку, сказала: Сейчас вернусь, и понесла следом за обувью на балкон, а там, в свою очередь, разделась сама, глядя на черный город под хмурым и тяжким небом. Ни единого огонька в окнах, ни единого слабенького отблеска на фасадах, все мертво, все темно, и не город простерся перед ней, а гудрон, который остыл и застыл, затвердев по собственной воле в форме домов, крыш, труб. Слезный пес, обеспокоенный, вышел на балкон, но там никому не надо было осушать слезы, отчаянье не вышло наружу, и глаза оставались сухи. Жена доктора озябла и вспомнила о других, которые голыми стояли посреди комнаты в ожидании неизвестно чего. Вернулась. Спутники ее превратились в бесполые силуэты, в смутные пятна, в тени, теряющиеся в тени. Сейчас свет зажгу, проговорила она, а то вижу не больше вашего. Разве есть электричество, спросил косоглазый мальчик. Нет, я масляную плошку зажгу. А что такое плошка, последовал новый вопрос. Потом объясню. Отыскала в одном из пакетов коробок спичек, пошла на кухню, благо помнила, где хранится масло, его и надо-то самую малость, оторвала от посудного полотенца лоскут, смастерила фитиль и вернулась в комнату, где оставила плошку, которой впервые со дня изготовления предстояло принести такую пользу, а что она поначалу не думала, что такая у нее будет судьба, так ведь и никто из нас, плошек, собак и людей, не знает поначалу, зачем пришел в этот мир. И вот, один за другим, над тремя клювиками плошки возникли три дрожащие светящиеся миндалины, и время от времени они вытягивались кверху, так что казалось, краешек пламени затеряется в воздухе, а потом сжимались, прятались в самих себе, становились плотными, твердыми, как камешки света. Жена доктора сказала: Вот теперь я вижу и могу принести вам чистую одежду. Мы же грязные, напомнила девушка в темных очках. И она, и жена первого слепца одной рукой прикрывали грудь, другой — низ живота: Это не от меня, подумала жена доктора, это потому что свет плошки глядит на них. И сказала: Лучше чистая одежда на грязном теле, чем грязная — на чистом. Взяла светильник, пошла рыться в ящиках комода, в платяных шкафах и вскоре вернулась с целой грудой пижам, халатов, юбок, блузок, платьев, брюк, джемперов, и всего этого добра с лихвой хватило бы, чтобы достойно прикрыть наготу семи человек, которые, правда, были не одного роста, но из-за худобы сошли бы за близнецов. Жена доктора помогла им одеться, косоглазый мальчик натянул штаны, в которых доктор ездил за город и на пляж, в них мы все становимся похожи на детей. Ну, теперь можем наконец сесть, со вздохом промолвила жена первого слепца, только покажи нам, пожалуйста, куда, сами не найдем.
Комната ничем не отличается от других комнат, посередине круглый стол, вокруг диваны, на которых все могут рассесться, вот на этом, здесь, устраиваются доктор с женой и старик с черной повязкой, на том — девушка в темных очках и косоглазый мальчик, а на третьем — первый слепец и его жена. Все измучены. Мальчик как сел, так сразу и заснул, привалившись к девушке в темных очках, и про плошку больше уже не вспоминал. Так минул час, и это было похоже на счастье, в мягчайшем свете даже немытые лица казались чистыми, глаза у тех, кто не спал, блестели, первый слепец нащупал и сжал руку жены, и по этому движению можно было судить, как способствует душевной гармонии телесная нега. Вот сейчас мы еще поедим чего-нибудь, только сначала надо еще будет нам всем условиться, как будем здесь жить, успокойтесь, я не собираюсь брать на себя роль карантинного громкоговорителя и повторять его речи, места всем должно хватить, здесь две спальни, где устроятся супруги, а в этой комнате лягут все остальные, каждый на свой диванчик, а завтра я отправлюсь за едой, потому что эта уже на исходе, и хорошо бы, чтобы кто-нибудь из вас пошел со мной, чтобы дотащить сумки, но и для того тоже, чтобы узнать дорогу к дому, запомнить повороты, ведь всякое бывает, я могу заболеть или ослепнуть, постоянно жду, что это случится, и тогда буду учиться у вас, и вот еще что, для всяких надобностей я поставила на балконе ведро, конечно, не больно-то хочется выходить, дождь льет, да и холодно, но лучше все же перетерпеть и дождь, и холод, чем загадить и провонять дом, вспомните, что за жизнь была после того, как нас заперли в психушке, мы спустились по всем ступеням позора, по всем, вплоть до самой нижней, дальше некуда, и достигли предела низости, а здесь, пусть и по-другому, может повториться то же самое, но если там мы хоть могли оправдаться низостью тех, кто был снаружи, то ныне этого оправдания у нас нет, мы все теперь равны перед лицом зла и добра, только не спрашивайте, ради бога, что есть добро и зло, мы безошибочно отличали одно от другого всякий раз, как должны были действовать в ту пору, когда слепота была исключением, правота и ошибка суть всего лишь разные способы понять наши отношения с другими, с самим собой это не проходит, здесь не за что ухватиться, не подумайте, что я вам лекцию читаю или морали, но просто вы не знаете, не можете знать, что такое быть зрячим в мире слепых, я отнюдь не королева, я всего лишь та, кто родилась, чтобы видеть ужас бытия, вы чувствуете его, я — не только чувствую, но и вижу, а теперь благодарю за внимание, будем ужинать. Никто не задавал вопросов, только доктор сказал так: Если бы я прозрел, то смотрел бы в глаза людям так, словно видел их душу. Душу, переспросил старик с черной повязкой. Душу, дух, не все ли равно как назвать, и в этот миг, совершенно неожиданно, ибо вспомним, что речь повел человек, не слишком ученый и образованный, девушка в темных очках промолвила: Внутри нас есть такая штука, у которой нет названия, она-то и есть самая наша суть.
Жена доктора уже поставила на стол кое-что из остатков, уже совсем скудных, сказала: Ешьте помедленней, жуйте хорошенько, это позволяет обмануть желудок. Слезный пес клянчить подачку не стал, он привык поститься, да и потом, вероятно, считал себя не вправе после утреннего пиршества объедать ту женщину, что плакала тогда, при встрече, остальные же, по всему судя, особого значения для него не представляли. Трехклювая плошка посреди стола ожидала, когда жена доктора даст обещанные объяснения, что и было сделано по окончании трапезы: Давай сюда руки, сказала она косоглазому мальчику и медленно повела их, приговаривая: Вот видишь, это основание, круглое такое, а этот столбик поддерживает верхнюю часть, сюда наливают масло, осторожно, не обожгись, а это носики, вот, один, другой, третий, в них вставляют фитили, которые отсасывают масло изнутри, стоит поднести к ним спичку, и они будут гореть, пока масло не кончится, свет, конечно, слабенький, но его достаточно, чтобы мы видели друг друга. А я не вижу. Когда-нибудь увидишь, и в этот день я подарю тебе такую же плошку. А какого она цвета. Ты разве никогда не видел латуни. Не знаю, не помню, а что такое латунь. Желтая. А-а. Косоглазый мальчик задумался. Сейчас спросит, где моя мама, подумала жена доктора, но ошиблась, мальчик сказал всего лишь, что очень хочет пить. Придется подождать до завтра, дома воды нет, и тут она вспомнила, что есть, есть литров пять или даже больше драгоценной жидкости, нетронутое, нерастраченное содержимое унитазного бачка, и едва ли она хуже той, которой пользовались они в карантине, потому что хуже просто не бывает. Слепая в темноте, пошла в туалет, ощупью нашла и подняла крышку бачка, она не видела, есть ли там вода, но пальцы сказали, есть, взяла кружку, осторожно погрузила, бережно достала, цивилизация сделала виток и припала к истокам. Когда вернулась в столовую, все по-прежнему сидели на своих местах. Плошка освещала обратившиеся к ней лица и словно бы говорила: Я здесь, смотрите на меня, пользуйтесь да помните, что это не навсегда. Жена доктора поднесла кружку к губам мальчика, сказала: Вот тебе вода, пей, только медленно-медленно, мелкими глоточками, наслаждайся вкусом, кружка воды — это чудо, и обращалась она не к нему и ни к кому другому, а просто сообщала миру о том, какое это чудо — кружка воды. Где ты ее раздобыла, спросил доктор, неужели дождевая, и добавил: А помнишь, у нас оставался здоровенный баллон, и жена вскрикнула: Ну конечно, как же я могла забыть, один полупустой, а другой даже не успели еще открыть, какое счастье, подожди, не пей, это относилось к мальчику, сейчас мы все выпьем чистой воды, поставлю самые лучшие бокалы, и мы будем пить из них чистую воду. Прихватив на этот раз плошку, она устремилась на кухню, вернулась с огромной пластиковой бутылью, и заключенная внутри драгоценность заиграла, заискрилась на свету. Водрузила ее на стол, принесла самые парадные, горного хрусталя, бокалы и медленно, будто священнодействуя, наполнила. Сказала: Давайте выпьем. Незрячие руки потянулись, нашли, подрагивая, подняли. Давайте выпьем, повторила жена доктора. Плошка посреди стола была как солнце, окруженная сияющими звездами. Когда поставили бокалы, оказалось, что девушка в темных очках и старик с черной повязкой плачут.
