«Кохинур» в прозрачном сейфе-клетке, который подсвечивался газовыми рожками. Гости из разных стран расхаживали в национальных костюмах: мужчины с экзотической внешностью в тюрбанах, расшитых одеждах и золотой парче охраняли сокровища своих стран. «Там можно было найти все, что создано руками человека», – писала Шарлотта Бронте после посещения выставки:
…огромные витрины с железнодорожными моторами и паровыми котлами, фабричное оборудование на полном ходу, превосходные кареты всех видов и упряжь, которую только можно себе представить; застекленные шкафы, где на бархатных подушках лежали самые изумительные творения золотых и серебряных дел мастеров; тщательно охраняемые сундуки с алмазами и жемчугами стоимостью сотни и тысячи фунтов. Все это можно было назвать ярмаркой или выставкой, однако такую ярмарку или выставку под силу было создать лишь джинну из восточной сказки. Казалось, лишь по волшебству такие богатства со всех уголков света могли очутиться в одном месте; лишь сверхъестественные силы могли все это организовать и представить нашим взорам такое буйство, контраст цветов и столь впечатляющее зрелище[247].
Экскурсия в Хрустальный дворец наверняка поразила воображение девятилетней Кейт Эддоус. Тем утром она и ее одноклассники в сопровождении учителя и учительницы в специально предоставленных пивоварней повозках отправились к «великому аттракциону»: 124 ученика в одинаковых шапочках пересчитали по головам, расставили рядами и провели по выставочным залам с собранными в них чудесами, которые, должно быть, казались детям некой сказочной страной. Ребятишки, не видевшие ничего, кроме бедной обстановки своих домов и классных комнат, были заворожены калейдоскопом экзотических картин, представших перед их глазами. Проведя «несколько часов среди многочисленных экспонатов выставки, в шесть вечера они вернулись обратно на пивоварню». Там «для них приготовили великолепный ужин», и они поужинали в компании руководителей «Калверт и Ко». Подняли тост, дети встали и пропели национальный гимн, чем произвели «весьма эффектное впечатление» на фабрикантов[248]. Вероятно, этот день действительно стал особенным для детей из школы Даугейт, и Кейт еще долго помнила увиденные чудеса.
Для сыновей и дочерей викторианских рабочих детство было периодом мимолетным, который нередко внезапно обрывался по воле обстоятельств. В апреле 1856 года Кейт исполнилось четырнадцать лет – в этом возрасте девочки обычно заканчивали обучение в школе. Однако примерно в то же время прекратила свое существование компания «Перкинс и Шарпус», где работал отец Кейт. Неизвестно, сумел ли Джордж быстро устроиться на другую работу, но наверняка семья была заинтересована в том, чтобы Кейт как можно скорее нашла себе место. Не исключено также, что ее школьное обучение закончилось раньше положенного, так как в 1855 году семью Эддоусов постигло большое несчастье.
Почти весь 1855 год Кэтрин Эддоус промучилась ужасным кашлем. Она слабела буквально на глазах, исхудала, ее лихорадило. Скорее всего, родные подозревали, что у нее чахотка, еще до того, как врач поставил диагноз. Одну из старших дочерей наверняка призвали ухаживать за матерью, а Джордж продолжал спать рядом с больной женой, пока та металась в поту и кашляла кровью, поскольку выбора у него не было: в доме из трех комнат ютилась семья из восьми человек. В ноябре, с наступлением холодов и сырости, Кэтрин стало хуже. Семнадцатого числа она умерла. Кейт тогда было всего тринадцать лет. Тело ее матери было истерзано родами, физическим трудом и недоеданием: она прожила сорок два года, что в Викторианскую эпоху считалось средней продолжительностью жизни для женщины из рабочего класса.
Болезнь и смерть Кэтрин Эддоус повлекли за собой перемены в распределении домашних обязанностей. В объяснении, которое предоставила Эмма в 1888 году, она заявляла, что, будучи второй по старшинству, взяла на себя все обязанности хозяйки дома и стала присматривать за Альфредом и четырьмя младшими братьями и сестрами, старшему из которых не исполнилось и двенадцати. Однако эти меры оказались временными. В 1857 году, менее чем через два года после смерти жены от туберкулеза, заболел Джордж[249]. Дети Эддоусов понимали, что беды не избежать, и к сентябрю 1857 года старшие дочери стали задумываться о своем будущем. Двадцать седьмого сентября Элизабет, которой тогда было девятнадцать лет, согласилась выйти замуж за своего возлюбленного Томаса Фишера. Томас жил по соседству, называл себя рабочим, и ему было всего восемнадцать лет. В других обстоятельствах Джордж, возможно, понадеялся бы на более перспективного супруга для дочери, но сейчас ему было важно видеть, что хотя бы одна из его дочерей устроена, имеет свой дом и законного мужа. Несмотря на смертельную болезнь, Джордж присутствовал на свадьбе Элизабет в соборе Святого Павла в Бермондси на Киплинг-стрит, всего в двух шагах от их дома на Кингз-плейс. Даже такой короткий путь дался ему тяжело, но дочери помогали. Он выдал дочь замуж и выступил свидетелем, поставив крестик в регистрационной книге напротив своего имени. В этот пасмурный осенний день все испытывали смешанные чувства: несмотря на радостный повод, Эддоусы понимали, что им осталось всего несколько недель жить одной семьей.
Когда листья на деревьях покраснели и стали облетать, а на смену октябрю пришел ноябрь, возник вопрос, что делать с Альфредом и младшими детьми после смерти отца. В рассказе Эммы о тех событиях, напечатанном в «Манчестер уикли таймс», говорится, что Гарриет в то время состояла в отношениях (но не в браке) с извозчиком Робертом Картером Гарреттом[250]. Элиза устроилась прислугой, а Элизабет – теперь миссис Фишер – с супругом стали управляющими магазином домашней птицы в Локс-Филдс[251]. Эмма понимала, что ей также придется выйти на работу на полный день, чтобы содержать себя, и когда ей представилась возможность устроиться в хороший дом в Лоуэр-Крэйвен-плейс в Кентиш-Тауне, на северном берегу Темзы, она оставила младших детей и отца на попечение Гарриет.
Вероятно, старшие дочери планировали, что как-то «распределят» младших детей между собой, но поскольку детей было много, это оказалось не так-то просто. Вопрос о том, кто возьмет на себя заботу об Альфреде, стал «постоянным камнем преткновения» для сестер, но по неизвестной причине сильнее всего их заботила судьба Кейт. «Больше всего мы хотели, чтобы она поскорее устроилась», – вспоминала Эмма. Пятнадцатилетняя Кейт, должно быть, тяжело переживала смерть матери, и неизбежная скорая смерть отца лишь усугубляла ее горе. Видимо, Эмма и Гарриет считали, что не смогут обеспечить Кейт поддержку и присмотр, а может быть, им казалось, что умная и грамотная Кейт могла бы многого достичь под бдительным семейным руководством. Как бы то ни было, Гарриет написала письмо своим дяде и тете, Уильяму и Элизабет Эддоус из Вулвергемптона, спрашивая, «можно ли отослать Кейт подальше от Лондона». Родственники согласились, но не смогли оплатить билет на поезд. Время было на исходе, и Эмма, которая всегда была самой находчивой из сестер, взяла дело в свои руки и
