сошли с коней и держали их в поводу. Победа готова была ускользнуть из рук неприятеля. Но чего он не добился честным боем, того достиг с помощью измены.
Из помянутого еще нетронутого отряда немцы и французы стали кучками перебегать к полякам, передавая, что и все их товарищи, недовольные московитянами, готовы поручить себя милости гетмана. Жолкевский ловко воспользовался сим обстоятельством и тотчас трубным звуком велел известить иноземцев о своем намерении вступить с ними в переговоры. Его племянник Адам Жолкевский, человек красноречивый и знавший разные языки, отправился к ним и склонял их перейти в службу польского короля. Услыхав о сих переговорах, Димитрий Шуйский послал убеждать иноземцев, чтобы они оставались верными своей присяге, и обещал всевозможные награды. Но измена превозмогла, и тем более, что главные начальники отсутствовали: и Делагарди, и Горн оба были увлечены в бегство своею конницею. Иноземцы заключили с гетманом договор, по которому получили полную свободу, смотря по желанию, или вступить в польскую службу, или беспрепятственно воротиться в отечество. Делагарди и Горн, в эту минуту прискакавшие на поле битвы, тщетно пытались образумить солдат и возвратить их к своему долгу; бунтовщики чуть не убили самого Делагарди, так что он с Горном едва от них спасся. Наемники уже толпами переходили на сторону поляков и вместе с ними стали добывать московский лагерь. Видя измену иноземцев, на которых плохие воеводы возлагали главную надежду, Димитрий Шуйский счел все потерянным и думал только о собственном спасении. Он и его товарищи, князья Андрей Голицын и Данило Мезецкий, предались бегству. Их примеру последовало все войско. Из других главных воевод князь Барятинский был убит, а Василий Бутурлин взят в плен вместе с дьяком Демидовым. Только часть поляков преследовала бегущих и при этом многих перебила; остальная же часть и наемники — предатели занялись грабежом богатого русского стана; особенно привлекли их возы с мехами и сукнами, которые были привезены для жалованья иноземцам, но остались нерозданными. В числе польской добычи оказались карета и шатер Димитрия Шуйского, его сабля, булава, шлем, вышитое золотом знамя и дорогая посуда. Пушки также сделались трофеем неприятеля. Сам Шуйский во время бегства увязил в болоте своего коня вместе с сапогами, и босой на деревенской кляче добрался до Можайска; отсюда отправился в Москву и лично принес туда весть о своем постыдном поражении.
В Клушинской битве и Яков Делагарди оказался ниже своей славы, приобретенной им во время совместных действий со Скопиным. Современное известие сообщает о его неудачной похвальбе. Разбогатев дорогими московскими мехами, накануне битвы на пиру у Шуйского он будто бы сказал: «Когда я был взят в плен в Вольмаре, гетман подарил мне рысью шубу; а у меня теперь есть для него соболья». Вместе с поражением он лишился и начальства; не имея более войска, он принужден был также заключить договор с Жолкевским о свободном отступлении. Собрав вокруг себя несколько сот настоящих шведов, Делагарди и Горн ушли на север. Наряду с тушинскими поляками, в Клушинской битве участвовала и дружина русских тушинцев, во главе с Иваном Салтыковым, сыном известного Михаила Глебовича. Более чем оружием, эти изменники помогли гетману своими советами и сношениями с их единомышленниками в московском войске.
Гетман не увлекся восторгом от своей необычайной победы и не потерял ни одной минуты. После того, как был отслужен благодарственный молебен с пением Те Deum laudamus и коням дан небольшой отдых, он поспешно двинулся в обратный путь; к вечеру уже расположился опять под Царевом Займищем, и вновь начал добывать городок, в котором оборонялся отряд князя Елецкого и Валуева. Эти воеводы оплошностию уподобились своему главному начальнику: в течение целого дня, когда в нескольких милях от них кипела большая битва, они сидели сложа руки, совсем не заметили отсутствие гетмана и не воспользовались случаем ударить на малую горсть осаждавших. Как скоро его войско заняло свои окопы, гетман тотчас известил осажденных воевод о своей Клушинской победе, и приглашал их сдаться, так как им более неоткуда ждать помощи. Те сначала не хотели верить; но на другой день стали прибывать рассеянные толпы иноземных наемников, хорошо знакомых русским воеводам и теперь большею частию поступавших в войско гетмана. Городок успел окружиться глубокими рвами и высоким валом; а известно, как русские стойко оборонялись в укреплениях. Гетман видел, что приступом взять их трудно, а только голодом; следовательно, пришлось бы потерять много времени; тогда как обстоятельства требовали немедленного движения на Москву, чтобы не дать Шуйским опомниться и набрать новое войско. Он воспользовался удручающим впечатлением, которое произвела весть о его победе, и с обычным своим искусством вступил в переговоры, выставляя себя не врагом русских, а только военачальником королевича Владислава, которого они сами выбрали в цари и уже присягнули ему под Смоленском. При посредстве русских тушинцев, Елецкий и Валуев склонились на убеждения гетмана, я со всем своим отрядом присягнули королевичу Владиславу на тех же условиях, как и Салтыков с товарищами. Они не только сдали городок, но и присоединились с своими ратниками к войску гетмана. Он отправил князя Елецкого к королю; а Валуева, как более способного и более преданного делу королевича, оставил при себе. Валуев, наряду с Салтыковым, сделался одним из главных советников гетмана в его дальнейших действиях против Шуйского.
Таким образом, выступив из-под Смоленска с трехтысячным отрядом, Жолкевский двинулся теперь на Москву во главе более чем двадцатитысячного отборного войска, состоявшего из поляков, русских и наемных иноземцев. При его приближении к Можайску жители и духовенство с хлебом-солью вышли ему навстречу и также присягнули королевичу Владиславу. Затем покорились гетману или собственно Владиславу Волоколамск, Ржев, Погорелое-Городище и некоторые другие места. Жолкевский остановился в Можайске и отсюда завел сношения со столицей, направляя дело таким образом, чтобы ему не приходилось брать Москву силою орудия, — конечно, благодаря своевременному устранению Василия Шуйского.
Но не один гетман в это время хлопотал около Москвы. Еще жив был тушинский и калужский Самозванец. Получив известие о Клушинской битве, он также спешил воспользоваться удобным моментом. Выступив из Калуги, он соединился со стоявшими на Угре сапежинцами, которым уплатил значительную сумму денег, и в первых числах июля двинулся во главе с лишком десятитысячного войска, состоявшего из хорошо вооруженных и закаленных в битвах гусар, пятигорцев и казаков. Самозванец и Сапега направились к Москве через Боровск. В трех верстах от сего города находится монастырь св. Пафнутия, в то время огражденный каменною стеною с башнями, глубоким рвом с водою и занятый военным отрядом, которым начальствовал князь
