– Лазарь! Это же я, Марта! А Божечки мой! А то ли он набрался, как жаба грязи, то ли помирает? Марылька, поддержи ты его, горюшко наше горькое, последнее.
– И помру, – сказал Лазарь и хлопнулся в пыль.
И бросилась тогда Марта к пришлым людям, и заголосила:
– СпасителюдидобрыепотомучтопомербратнашЛазарьизгородавернувшись – и осталисьмывдвоёмссестроюсиротынесчастныеинезащититнасникто!
А Христос зажал ладонями уши. И увидел младшую, чудной прелести деревенскую женщину. И улыбнулся.
– Лазарь, брат наш, умирает, – сказала она. – А ты кто?
– Я? Я Христос. – И он склонился, и приподнял голову лежащего. – Лазарь… Восстань, Лазарь.
Лазарь, услышав это, открыл глаза. Плыло над ним чёрное солнце, а сбоку, над горизонтом, весело скакал тёмно-багряный серпик луны.
– Солнце обратится во тьму и луна в кровь, – шепнул он.
– Лазарь, это я, Христос.
– Христос? Пане Боже, в руки Твои отдаю дух мой.
А потом возникли перед ним два Христа… Потом ещё два… Сорок… А за ними – неисчислимое количество апостолов.
– Легионы Господни, – сказал он, и упала его голова.
Тогда Мария, сестра Лазаря, начала горестно плакать и стонать, а Марта, ломая руки, заголосила:
– АсказаливцерквинексмертиболезньэтанокславеБожьейпустьпрославитсячерезнеё-СынБожии-ий… ВотвидишьПанеБожебылбытытутнепомербыбратмо-ой…
– Не умер, но спит. Где здесь ближайший колодец?
– Там, Пан мой! – И Марыля показала им в овраг, заросший кустами.
– Хорошо, – сказал Братчик. – А ну, Иаков, Филипп, Богдан, берите его за белы руки, несите за мной.
А колодец тот был удивительным. Песчаный, взятый в сруб, весь под крутым склоном. Падала в него вода тоненьким, прозрачным, как стекло, ручеёчком из трубочки болиголова, вставленной просто в жерло.
И посадили они Лазаря в колодец по шею, так, чтобы ручеёк падал ему на голову, а сами отошли и стали ожидать Божьего чуда.
– Ты откуда узнал, что пьяный? – спросил Филипп из Вифсаиды. – Я… эва… ни за что б не догадался.
Юрась потянул носом:
– Да это и отсюда слышно. Сливянка… Мёд… Ржаная водка.
– Пригорелая. – Иаков собирал стебли лопуха и ел их. – Уж я-то знаю.
Тумаш чистил саблю.
– Ну и дурило. Это не от неё дымком тянет. – Он облизнулся. – Это зельвянская ржанка. Они нарочно делают, чтоб с дымком.
– А я говорю: пригорелая, – уперся Иаков.
– С дворянином он ещё о водке будет препираться. Хам!
Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но в это время мертвец в колодце залязгал зубами.
– Б-б-боже, в-в-воз-зри на меня. В по-по-порубе сижу… Те-темнотабеспросве-тная, скре-скре-скрежет зубовный.
И начали смотреть в ту сторону Марта и Марыля, которых позвал Варфоломей, и появилась надежда в глазах у них.
– Лазарь! Пошёл прочь! – возгласил Братчик.
– В-в-в, – ответил Лазарь и, густо-синий, появился из зарослей.
– Пане Боже… – Марта упала в ноги Юрасю.
– Н-н-ну, Б-боже, н-навеки я теперь р-раб Твой. На крест натянуть позови – приду.
И повёл их Лазарь в хату, и вышибли они донышки из бочек, и зажарили откормленных тельцов, и начали пир силён. И села Марыля у ног Христовых, и слушала его. А Марта не села, ибо такую прорву напоить и накормить – это вам не байки слушать.
И всё меньше верил Иисус в то, что девушка из лунного сада выкрадена кем-то, а всё больше верил, что обманула она его.
А было между тем не так. Было то, что новую монахиню никто никакими средствами не мог заставить жить так, как жили все в Машковском монастыре. К мессе не ходила, в хоре петь отказывалась, высоким гостям прислуживать не хотела. Тихая и скромная раньше, она вела себя так, словно в неё вселился бес. И наконец игуменья не выдержала, сама пришла к ней в келью и завела последний разговор. Не послушает – пусть пеняет на себя. Сказала, что если овладевают тобой дьявольские мысли, так надо поститься, а не то – бичеваться, а не слушать старшее поколение – это уже совсем никуда не годится.
Анея не глядела на неё.
– Так что, прислать кнут?
– Пошлите его гродненским отцам Церкви. Он из них немного жира выпустит. А я ни молиться, ни бичеваться не буду. И вы не делаете – и я не буду.
– У нас дьявольских мыслей нет.
– У кого же они тогда есть? Говорю: кнут оставьте себе.
– Что ж это, пани такая?
– Нельзя поднять руку на плоть Божью. У меня может быть сын.
– Отку-у-да?
– Не знаете, откуда бывают дети? Странно, мне казалось, что именно вы должны это знать лучше всех… Его сын.
Лицо игуменьи пошло пятнами.
– Не могу… Не могу. – Она вдруг расхохоталась. – Так ты думала, он Бог? Жулик он, пройдоха, школяр, из коллегиума вылетевший. Апостолы его – воры да конокрады. Его под плетьми заставили Богом быть. Христо-ос! Да он с воскового Христа в храме за грош портки снимет.
Анея посмотрела ей в глаза и поняла: правда.
И вдруг зазвучала музыка ночного сада, шорох деревьев, звуки поцелуев. И услышала она снова его слова о том, что он школяр, что «ради него самого», что «если бы я был иным». И вспомнила она лунный дым, и небо, и звуки далёких колоколов, и ангельское пение, говорящее о том, что страха нет, и другую песню, в которой гонец с любовью и тоской говорил: «Люблю».
Он не хотел её обманывать. Он говорил обо всём, и только она была глухой, была глупой и ждала призрака. А призрак был живым. И он шептал ей чудесные слова, никогда до того не слышанные на земле, взятые с неба… И значит, было всё равно, кто он.
– А призрак был живым, – тихо сказала она, и глаза её с ненавистью взглянули на игуменью.
Та не догадалась ещё, что проиграла:
– Понимаешь? Пройдоха!
– А мне всё равно, – улыбнулась Анея. – Возможно, я и хотела пасть! И именно с ним.
Лицо её было несломно-независимым. Игуменья ещё нашла силы съязвить:
– Пасть? Так шла бы сразу в наш монастырь.
– А мне ваши разбойники с большой дороги без надобности. У меня – мой. Мне всё равно, кто он. – Она упёрла руки в бока. – По сравнению с вашими книжниками он выше Бога. И его вы не отнимете у меня, доброго, сильного, нежного. И меня нельзя от него отнять. И я не подниму руки на Его плоть!.. А монастырь ваш не во имя Марфы и Марии, а во имя великой блудницы и самого Сатаны, у которого другое имя – Лотр!
…Марта и Марыля утром следующего дня проводили их до распутья. И Марыля спросила, придёт ли Христос ещё… к ней. А он ответил, что, видимо, нет, что слишком далеко лежит его путь. И та пошла домой, удивляясь его непонятной святости. Потому что она не отнеслась бы к нему жестоко. А Марта шла и в душе радовалась её неудаче.
…И вновь дорога. Полные сумы за спиной. В ларце у Иуды звякают деньги, и, значит, можно идти далеко-далеко. А перед Ильяшом бежит свинья. Одна из двухсот Лазаревых. Потому что Лазарь – сальник[108]. Свинья хорошая, пёстрая.
