Священник попытался что-то сказать ему, но Якушкин вдруг резко замотал головой:
– Нечего распускать нюни, нечего! Отец Стефан, мы с вами уже давно говорили о том, что здесь надо открыть еще одну школу, для девочек. Давайте теперь этим займемся, организуем такую школу в честь Насти! Она была бы рада…
Глава XXI
Ялуторовск, дом купца Бронникова, 1846 г.
Бывший князь Евгений Петрович Оболенский смотрел на свою расстроенную и готовую в любую минуту расплакаться ученицу и в тысячный раз говорил себе, что он – никудышный учитель и вообще не должен был браться за это дело. Ни дети жившего с ним в одном доме Ивана Пущина, ни часто бегающие к ним во двор любопытные крестьянские малыши никогда не понимали толком его объяснений и быстро начинали скучать на его уроках, а потом принимались искать самые разные предлоги, чтобы избежать их. Наверное, Евгению стоило уже тогда понять, что работа наставника – не для него, но он никогда не умел учиться ни на чужих, ни на своих собственных ошибках и не изменился даже теперь, когда ему минуло полвека. В свое оправдание он мог сказать лишь одно: теперь у него была взрослая ученица – бывшая крепостная по имени Варвара, помогавшая Пущину присматривать за его детьми. Оболенский надеялся, что с ней ему будет проще, чем с непоседливыми и не слишком послушными детьми. А когда стало ясно, что он снова ошибся и что обучать взрослую девушку еще труднее, чем малышей, было уже поздно. Эта девушка стала для него не просто ученицей, а близким другом, без которого ему с каждым днем было все труднее представить свою жизнь. И сама она к тому времени начала относиться к нему точно так же.
При этом уроки грамоты давались ей еще тяжелее, чем детям: она смущалась, находясь рядом с Евгением, и слишком сильно расстраивалась, когда он, потеряв терпение, повышал на нее голос. Оболенский извинялся, уговаривал Варвару не обращать внимания на его дурной характер и уверял ее, что вовсе не сердится на ее неудачи в учебе, сама она соглашалась не пугаться и не обижаться на него, но уже на следующем уроке все начиналось сначала.
В конце концов полностью разочаровавшийся в своих способностях доносить до людей знания Евгений предложил Варваре прекратить занятия и пообещал ей, что попросит учить ее азбуке Ивана Пущина. В ответ девушка, к крайнему изумлению поэта, горько разрыдалась и выбежала из комнаты, так ничего ему и не ответив. Оболенский весь день думал о том, чем же он обидел ученицу, но так и не понял, из-за чего она столь странно повела себя после его слов. А на следующее утро, в то время когда они с Варварой обычно садились заниматься, девушка снова робко постучала в дверь его комнаты. Евгений с удивлением впустил ее к себе и растерянно развел руками:
– Варенька, ты все-таки хочешь заниматься? Мы же вчера договорились…
Глаза девушки опять заблестели от навернувшихся на них слез, и внезапно Евгения осенило – он, наконец, пусть и с огромным опозданием, но сообразил, чего хотела его ученица, почему она так упорно стремилась учить с ним буквы! Обозвав себя мысленно дураком, болваном и еще несколькими такими же нелестными словами, поэт велел девушке сесть за стол, уселся напротив нее и осторожно, с трудом подбирая слова, заговорил:
– Варюшка, ты меня прости… Я тоже очень рад тебя видеть, и мне тоже очень хочется и дальше тебя учить. И… не только учить. Мне вообще нравится быть с тобой, нравится, когда мы вместе…
Варвара смотрела на него во все глаза, и в ее взгляде вспыхивали то надежда, то страх, то желание снова заплакать. А Евгений, теряя остатки уверенности, продолжал бормотать:
– Варя, я для тебя – совершенно неподходящая партия, я ссыльный, я государственный преступник! Да, сейчас я неплохо живу, почти свободно, могу ездить в соседние города, но это мне просто поблажки делают, это все в любой миг может прекратиться. Поэтому ты достойна лучшего, понимаешь?
Девушка смотрела ему в глаза, не мигая, и Евгений под взглядом ее больших испуганных серых глаз окончательно смутился и замолчал. В душе у него закипала досада – он, в юности бывший любимцем женщин и никогда не испытывавший в общении с ними никакой неловкости, не находил нужных слов, чтобы объясниться с простой крестьянкой! Если бы кто-нибудь сказал ему об этом лет двадцать с лишним назад, когда он еще жил в Петербурге и с замиранием сердца посещал заседания тайных обществ, Оболенский расхохотался бы в ответ. Зато теперь ему было совсем не до смеха…
– Евгений Петрович, – робко заговорила вдруг Варвара. – Простите меня, если вы неправильно меня поняли… Мне просто хотелось дальше у вас учиться, если это можно, если вы не возражаете…
Голос ее звучал как будто бы убедительно, но глаза так и бегали из стороны в сторону, и она старательно избегала встречаться взглядом со своим наставником.
– Не умеешь ты лгать, милая Варя! – улыбнулся Евгений. – И как раз за это я особенно сильно тебя люблю!
Слова, которые он все никак не решался произнести, вырвались у него сами, непроизвольно. Такое бывало с ним и раньше, он успевал выпалить что-то, не подумав и не сдержав себя, и почти всегда жалел потом о сказанном. Но теперь был совсем иной случай – Евгений, испугавшись собственных слов в первый момент, уже через секунду почувствовал облегчение. Все самое главное было сказано, ему больше не надо было сомневаться в том, говорить ему это или нет, подбирать нужные слова или делать вид, что он испытывает к своей ученице только братские чувства. Теперь все зависело только от Варвары, от ее ответа на его признание…
А Варвара опять залилась краской смущения и отвела глаза в сторону, однако от Евгения не укрылась вспыхнувшая в них радость и легкое, почти бесхитростное торжество. Он вздохнул с огромным облегчением: девушка действительно ждала от него именно этого признания и была счастлива его услышать!
Правда, это не отменяло всех остальных проблем, о которых Оболенский уже успел сказать своей возлюбленной.
– Варя, я готов жениться на вас, но тогда вы действительно можете оказаться в очень тяжелом положении, – напомнил он девушке. Она снова подняла на него глаза, но теперь их взгляд был уже совсем не робким и не застенчивым. Теперь на Евгения смотрела умная и практичная деревенская жительница, уверенная в своих силах и не боящаяся никаких трудностей.
– А зачем беспокоиться заранее, Евгений Петрович? – спросила она, и в ее голосе тоже прозвучала легкая хитринка. – Вот если у вас, не дай Боже, будут какие-нибудь неприятности, тогда мы с вами и будет думать, что делать. А пока ведь у вас все хорошо?
– Пока – да, – улыбнулся Оболенский. – А теперь, если вы действительно согласитесь стать моей женой, у меня все будет просто замечательно! Но я все-таки просил бы вас еще раз как следует все обдумать и…
