— Вы портфель обронили, Томак. Вернитесь, возьмите.
— Да что вы? — удивился Гонтарь, но послушно сделал два шага назад, подхватил портфель. — Прямо не понимаю, как это я… — бормотал он, снова шагая рядом с Куржиямским.
— Не надо фокусов, Томак, — жестко сказал Куржиямский и показал на «Волгу», стоявшую в сторонке: — Сюда прошу…
Шофер Сеня Клебанов уже открывал заднюю дверцу.
…Машина мчалась по шоссе к Москве, которая вскоре уже вышла им навстречу — новые дома оттесняли от дороги лес, то и дело закрывали вид на безбрежные снежные просторы. Зарапин сидел сосредоточенный, изредка косясь на Гонтаря — как ты там, голубчик, чувствуешь себя?
Куржиямский смотрел в боковое окно, но ничего не видел, он пытался угадать, о чем сейчас думает Гонтарь, плотно зажатый между ним и Зарапиным и напряженно смотрящий вперед. Куржиямский нарочно не отвлекает его разговором, пусть хорошенько подумает над тем, что с ним случилось, и не валяет дурака на допросе…
А Гонтарь в это время задавал себе только один вопрос — что о нем может знать этот въедливый, как головная боль, Всеволод Кузьмич? Ему нужно было определить, на сколько оборотов раскручиваться на допросе и чтобы ни на четверть оборота больше. Знает ли он, к примеру, сделку с председателем колхоза Степовым? Знает ли, чем он занимался сейчас на юге? Если знает, то насколько? Больше всего его страшило, не знают ли они чего о Ростовцеве, который выручил его из колонии? Не начнут ли спрашивать о нем? Ведь с ним связана и та страшная история с грузинским золотом. А чьи деньги в «дипломате»? Мои. Откуда? В карты в «железку» играл с богатыми шахтерами. А ну-ка покажите, что за игра? А он не знает, так как с юных лет не терпел карточной игры… Ладно, посмотрим, как все пойдет, и примем необходимые решения по ходу дела. Да, а знают ли они его прежние прегрешения? Если знают, то только то дело с часами, ведь тогда больше разговора ни о чем не было — они почему-то не спрашивали, а он, конечно, рассказывать не торопился. Да и о чем ему было рассказывать? След у них имеется только по изнасилованию, при котором он только присутствовал и на суде в списке участников стоял пятым и получил тюрьмы всего ничего… А все остальные его проказы и даже то страшное золотое дело с грузинами, слава богу, обошлись для него без следов на бумаге. А вдруг — нет? «Тьфу ты, как долго ехать!» — нервничал Гонтарь…
Меж тем милицейская «Волга» мчалась уже по Москве и спустя несколько минут въехала во двор, где был черный вход в следственный отдел райотдела милиции. Гонтаря провели в свободный кабинет, и там с ним остался Зарапин.
А в это время Любовцев разговаривал по телефону с городской прокуратурой.
— Звоню вам, потому что наш районный прокурор поторопился сказать «нет», руководствуясь соображением: подумать лучше одним разом меньше… — Говорил он почти весело, но тех, кто знал Любовцева, эта веселость ее обманывала. Видимо, знал подполковника и говоривший с ним работник городской прокуратуры.
— Слушаю вас, подполковник, и по возможности… с соображением, — смеялся прокурор.
— Мы только что задержали одного перспективного типа. Нужна санкция на немедленный обыск и, может, на арест, если мы не решим пустить его на сутки погулять на привязи наблюдения.
— Давайте его заслуги.
— Жизнь по двум паспортам и по обоим нечестная — достаточно? Далее: участие в спекуляции государственным имуществом — достаточно? Организатор взяток — достаточно? И наконец, подозрительное сокращение срока пребывания в колонии по старому делу о краже — достаточно?
— Вполне. Действуйте. Постановление оформим еще сегодня.
— Благодарю вас за содействие следствию, — не удержавшись, съязвил Любовцев и, положив трубку, распорядился доставить ему имущество задержанного.
Любовцев вместе с Куржиямским в присутствии Гонтаря и понятых занялись изучением того, что находилось в портфеле «дипломате» и сумке «адидас». Гонтарь делал вид, будто его эта процедура совершенно не волнует, и кривил в усмешке свой огромный рот.
Денег в свертке было три тысячи восемьсот пятьдесят рублей, пятидесятирублевыми купюрами, завернутыми в два куска бумаги, на одном из кусков на внутренней его стороне Любовцев обнаружил надпись четким почерком: «Залесскому Ю. Я.» — возможно, раньше в этот кусок бумаги была завернута записка этому Залесскому или еще что… На наружных сторонах свертка никакой фамилии не было. Еще в портфеле были три «Огонька» с продолжением детектива и чьими-то отчерками на полях. Любовцев передал журналы Куржиямскому:
— Посмотри отчерки — по какому они поводу?
— О господи, — вздохнул Гонтарь, — это же несусветная халтура…
Куржиямский засел читать детектив, а Любовцев продолжал изучать содержимое «дипломата». Рубашка — в ее нагрудном кармане вчетверо сложенный листок из настольного календаря, на оборотной чистой стороне нарисован, судя по всему, план местности: дорога… крестик в кружочке — наверно, церковь, возле которой дорога поворачивает направо, дальше — стрелка, поперек острия которой написано «Севидово», и сбоку две фамилии Крупенский и Хвыля. В скобках число — «2 марта». Любовцев распрямил, разгладил ладонью листок и положил его в папку под бумаги. Так, что еще? Распечатанный конверт с письмом от какого-то Игоря из Риги… «Привет бродяге от бродяги! Шестой день лежу в гостинице с гриппом, жрать приносит официант из ресторана, один день приносит парень, другой — девка, так что один день у меня значительно интересней, чем другой. А вообще — тоска. Не знаю, как у тебя, а мой Лукьянчик — жмот, и, по-моему, он меня подрезает. Интересно, что ты имел за первую половину февраля? Я — 420 и отповедь, что работаю плохо. Напиши, интересно сравнить. Вообще картина такая: деньжата есть, вроде их все больше, потому что траты малые и работа не особо пыльная, а — тоска. Знаешь, что я думаю: мне не по душе работа без собственного соображения, гонят тебя вперед, как барана на бойне. Напиши, как ты думаешь про это? Может, подорвем из этой компании и организуем собственное дело? Напиши-ка про это поскорее, ведь приближается лето, и у меня одно соображение есть, и оно курортного направления. Жду с нетерпением. Игорь…» На конверте обратный адрес: «Рига, гостиница „Рига“», но фамилия не написана.
Подполковник Любовцев сделал какую-то запись на своем листе бумаги и показал Куржиямскому, там было написано: «Надо оформить просьбу нашим товарищам в Ригу, установить всех Игорей, живших в гостинице „Рига“ последние два месяца». Куржиямский вышел передать это приказание и вскоре вернулся.
Любовцев взялся за спортивную сумку «адидас». Тут были только трое новеньких джинсов без признаков, какого они производства. Но внутрь одних джинсов был вложен кусок желтой кожи, на которой несколько раз черным цветом было тиснено «Лас-Вегас — США».
Сделали точную опись всего, и Гонтарь внизу автоматически подписался привычно, росчерком «Гонтарь». Ушли, поставив свои подписи, понятые…
— Теперь поговорим, — весело сказал Любовцев.
Гонтаря попросили сесть к приставному столу, лицом к окнам. За стол подполковника сел Зарапин — он будет вести протокол допроса. Любовцев и Куржиямский сели напротив Гонтаря.
— Гражданин Томак… — начал Любовцев и в это время взял лист описи имущества задержанного. — Погодите-ка, тут вы расписались как-то иначе. Гонтарь? Это ваша фамилия? А кто же тогда Томак? Капитан Куржиямский, вы тогда вели чье дело? Томака? Гонтаря?
— Томака…
— Заглянем в паспорт, — Любовцев раскрыл лежавший на столе паспорт задержанного и раздельно прочитал: — Гон-тарь… Капитан, а тогда фамилия его фиксировалась тоже по паспорту?
— Естественно!
— Значит, у вас, Томак-Гонтарь, было два паспорта?
Гонтарь лихорадочно придумывал, как вылезти из этой самим поставленной ловушки, и счел за лучшее промолчать.
— Ну что же, жизнь по двум паспортам мы фиксируем, но, чтобы сейчас не путаться, я буду считать, что вы Гонтарь. Договорились? — Глаза подполковника откровенно смеялись, и это совсем сбивало с толку Гонтаря. — Зачем вам было иметь два паспорта?
Гонтарь молчал.
— По закону советский человек имеет один паспорт. Как Томак вы по делу кражи часов получили четыре года. Не отсидели и половину. А остальной срок отсиживал, что ли, Гонтарь?
— Никто не отсиживал… — пробормотал Гонтарь.
— Так… Значит, пока мы устанавливаем факт вашего досрочного освобождения из колонии. За что?
— Могу объяснить.
— Охотно послушаем. Сначала уточним, сколько вы недосидели?
— Право, не помню, — Гонтарь спрятал свои удивленные глаза.
— Слушайте, Гонтарь-Томак, вы в милиции, а не в детском саду, мы знаем, как точно и на всю жизнь помнит ваш брат все, что касается тех сроков. Сколько недосидели?
