младшему Васятке. Тот громко закричал, выронил дубину и остановился, испуганно поглядывая по сторонам. Видя, что дело плохо, Степка убежал в лес, бросив брата. Трофим поднялся с земли, откатил в сторону бревно, освободил проезд и спросил у Марии Дмитриевны:
– Что с этим делать будем, тут оставим или с собой возьмем?
– Не бросайте меня, – умоляюще запричитал он, – медведь кровь учует и ночью обязательно до меня доберется. Не хочу от его когтей умирать!
– Чего ж ты на нас с дубиной набросился? – спросила, выйдя из коляски, Мария Дмитриевна. – А ежели бы вы нас поубивали, тогда как?
– То Сенька меня заставил, я не хотел. Он говорил, мол, пужнем – и все, чтоб вы к нам больше не ездили. Кто ж знал, что так выйдет?..
– Знаешь, куда братец твой старший убежал? – спросила его Менделеева.
– У него где-то в лесу нора выкопана, в ней наверняка затаился. Ненавижу его! Только не оставляйте меня. Если не медведь, то он прикончит, зато, что его выдал. Всю жизнь буду за вас, барыня, молиться…
– Точно люди говорят: человек страшнее зверя любого. Никто тебя бросать не собирается, заберем с собой, – ответила Менделеева, перезаряжая штуцер. – Если братец твой столь страшен, как ты говоришь, надо готовой быть. А то он не успокоится, нападет из-за куста. Зря я в тебя стрельнула, надо было в него сперва.
Вдвоем с Трофимом они перевязали раненого и посадили в коляску.
Приехав в Аремзяны, они провели его в господский дом и пригласили старосту. Едва тот вошел, как распахнулась входная дверь и в дом вбежал старший Мальцев. Он перекрестился на иконы и бросился в ноги к Марии Дмитриевне.
– Ваши сынки, господин мастер? – спросила она.
– Мои, матушка. Не доглядел. Кто же знал, что они до такого додумаются и против вас пойдут? Со старшим делайте что хотите, моих сил на него не хватает. А вот Васятку отдайте мне, я отработаю. Денег получать не стану до конца дней своих, только не трогайте его, сирого. Он парень добрый, простите, коль можете.
– Будь по-твоему. Прощаю. В полицию на него заявлять не стану. А старшего, как поймают, в солдаты отдам.
– Только сперва позвольте наказать его примерно, чтоб лишнюю дурь выбить, мои парни это делать умеют, – подал голос староста.
– Спасибо вам, барыня, – низко поклонился ей Мальцев, подхватил сына на руки, и унес его из дома.
…Сбежавший после нападения на Менделееву Степка Мальцев долго плутал по лесу, не зная, где ему лучше укрыться. Идти в свою пещерку на дне оврага он не рискнул, поскольку брат вполне мог его выдать, а уж то, что его будут искать, он ничуть не сомневался.
Степан шел по узкой тропе, надеясь найти где-нибудь охотничью избушку или хотя бы шалаш, в которых обычно укрываются от дождя ягодники в осеннюю пору. Он не захватил из дома ни трута, ни огнива, а потому не мог развести огонь, даже если ему удастся добыть какую-то дичь. К вечеру его стал мучить голод, и он решил пробираться в село и выпросить у кого-то из знакомых хотя бы краюху хлеба. При этом он не переставал злиться на самого себя, что все так неудачно сложилось; а еще он ругал раззяву-брата и сына старосты, а больше всего новую хозяйку фабрики, оказавшуюся больше всего готовой к их нападению.
«Думает, испугала меня ружжом своим. Если бы Васятку не подстрелила, всех бы порешил, а там будь что будет. Я им еще покажу, кто такой Степка Мальцев. Подпалю их усадьбу и двери подопру, чтоб никто не выбрался. Потом соберу мужиков, уйдем в лес, проживем без них как-нибудь», – шептал он пересохшими губами страшные угрозы, которые, правда, никто услышать не мог.
Ближе к ночи он подобрался к селу и спрятался на опушке возле дороги, чтоб видеть, кто и куда отправляется из села. В это время года ночи стояли светлые, и солнце, хоть и пряталось за горизонт, но ненадолго. Зато уже к вечеру начинало изрядно холодать, что Степка очень скоро ощутил и решил подобраться огородами к собственному дому и спрятаться там в сарае, где можно дождаться кого-то из родных, попросить у них принести чего-нибудь перекусить.
Он так и сделал, но, едва перемахнул через плетень, как на него кто-то навалился, сбил с ног и придавил к земле.
– Попался, вор! – раздалось злобное шипение. – Счас мы с тобой поговорим, узнаешь, как на господ нападать.
Стенька по голосу узнал своего давнего недруга, сына старосты Трофима Обрядова.
– Пусти, а то худо будет, – прошептал он.
– Поговори еще, точно штаны спущу и при всем народе выпорю. Эй, есть кто? Помогите злодея связать, – крикнул Трофим
Послышались чьи-то голоса, топот кованых сапог бежавших к ним людей. Стенька вгляделся и различил в ночной дымке контуры двух полицейских с шашками на боку. Он сразу как-то обмяк, уткнулся лицом во влажную землю и, глотая слезы в бессилии захлебываясь и клокоча, закричал, чтобы его услышали в доме:
– Прощайте, батюшка, и матушка, и братец мой кровный. Видать, не свидимся больше с вами…
В сенях, удерживаемая мужем, стояла мать Степки и Васятки и, закрыв лицо руками, не решалась произнести хотя бы слово, а дома в бреду метался раненый Васятка.
На другой день прибывшие из города полицейские отвели Степку на господскую конюшню, где с него содрали рубаху и привязали спутанные кисти рук к верхней балке.
…Из-за разбитых плавильных горшков работы на фабрике на время пришлось остановить и рабочих лошадей заперли внутри конюшни. Так они там и стояли, пофыркивая, настороженно смотрели на людей, ожидая, когда их выпустят наружу, как это было всегда. Вскоре подошла Мария Дмитриевна в сопровождении священника, управляющего Медведева и старосты Обрядова. Она не стала заходить внутрь, остановилась на пороге, переводя взгляды с лиц присутствующих на дальнюю кромку леса, словно ждала оттуда какого-то знака. В глубине конюшенного полумрака, переминаясь с ноги на ногу, Трофим Обрядов пощелкивал время от времени ременным бичом, с привязанными на концах металлическими бляшками.
– Что скажете, батюшка, – обратилась Мария Дмитриевна к отцу Михаилу. – Должны ли мы поступить по заветам отцов и дедов наших и достойно наказать того, кто посягнул на господское добро и жизнь их?
Батюшка прочистил горло, глянул на привязанного Стеньку, потом на сына старосты с бичом в руках и, поежившись, начал издалека:
– Бог создал землю и поселил на ней людей, чтоб они жили в мире и безгрешии. Но силен искуситель, смущающий бессмертные души наши. Так и отрок сей, поддавшийся соблазну жить без
