«Ма…» — промычал спящий, беспокойно задвигавшись.
Уж не «Эмма» ли?
Блаженная нега растаяла. Саадат требовательно потеребила любовника за нос.
Открылись глаза, синие. Без волос Фандорину было лучше. Помолодел и стал похож на принца Гоштаспа из «Шахнаме» — в детстве у Саадат была книжка с превосходными миниатюрами. Сколько ему все-таки лет? Сорок — сорок пять? «Я совсем ничего про него не знаю», — подумала Саадат и ужасно удивилась. Не тому, что ничего не знает про любовника № 88, а тому, что хочет знать про него всё.
— Сколько у тебя было женщин? — спросила она. — Ясно, что много. Но сколько?
— В каком с-смысле? — Синие глаза замигали. — Я не считал.
— Так много, что ты сбился со счета?!
Фандорин приподнялся, сощурился от ярких косых лучей. Провел рукой по лицу.
— Все мужчины ведут подсчет своих побед. Это известно, — настаивала Саадат. — Так что не обманывай меня. Сколько?
— Я не вел б-бухгалтерии. Значение имеют только женщины, после которых в душе остается п-пробоина. Таких было мало.
«Теплее, — подумала Саадат. — Сейчас я тебя, голубчика, расколю».
— Хорошо. Как звали тех, кто оставил в твоей душе пробоину? Можешь всех не перечислять. Назови хотя бы последнюю.
— З-зачем?
Он нахмурился.
— Сама угадаю. Мы, восточные женщины, обладаем даром ясновидения. — Она подняла глаза к потолку, полузакрыла веки. — Слышу букву «Э»… Это имя начинается на «Э».
Он пожал плечами — не впечатлился.
— Ну да, мою б-бывшую жену раньше звали не Кларой, а Элизой. Все это знают.
— Нет, не «Элиза» — другое имя. — Несколько мистических пассов в воздухе. — Эмма! Женщину зовут Эммой!
Саадат так и впилась в него глазами.
Ах! Его лицо переменилось. По нему пробежала тень. Не виноватая — скорее озабоченная. С таким выражением лица не вспоминают ту, кого сильно любят.
Засмеявшись, Саадат откинулась на подушки.
— Хочу спать, — сказала она. — О Аллах, как же я устала!
* * *
«Эмма! Вот кто должен был со мною связаться после депеши. Странно, что этого не произошло. Звонки в гостиницу от чиновника особых поручений — это несерьезно».
Ласковым женским именем в секретной переписке кодировался Эммануил Карлович де Сент-Эстеф, директор Департамента полиции. Экстренная телеграмма от Фандорина в первую очередь непременно попала к нему, и прежде чем дать ей дальнейший ход, господин директор должен был бы выяснить, что стряслось. Однако этого почему-то не произошло.
Завороженный поразительной женщиной (подобной он никогда еще не встречал и не подозревал, что такие бывают), Эраст Петрович на несколько часов забыл и об оторванных руках, и об угрозе для государства, которая со смертью Одиссея отнюдь не развеялась. Забастовка продолжается, а место выбывшего организатора наверняка займет кто-то другой.
Имя «Эмма» напомнило о делах. Видно, придется еще раз связаться с Петербургом. Чем скорее, тем лучше.
— Я д-дурак, что давеча отказался от такой благодарности, — сказал Фандорин, поцеловав даме руку. — Очень жаль, что мы теперь в расчете и мне не приходится рассчитывать на продолжение…
Эту фразу можно было интерпретировать и как утверждение, и как вопрос. Интонация допускала оба истолкования — как пожелает госпожа Валидбекова.
— Да, теперь ты у меня в долгу, и в о-очень большом, — протянула она, подставляя под поцелуй кисть, локоть, плечо. — Никогда, ни одному мужчине я еще не отдавала так много.
Саадат сыто потянулась, похожая на львицу, только что слопавшую буйвола или даже целого жирафа.
— Но я вижу, что тебя ждут дела. Иди, я посплю. А вечером приходи снова. Мы обсудим, как ты будешь со мной расплачиваться.
* * *
Государственные интересы важны, но не важнее долга дружбы. Поэтому прежде всего Эраст Петрович наведался в больницу — рассказать Масе о конце охоты.
— Оскорбление смыто кровью, ваша честь восстановлена, — торжественно резюмировал японец. — Теперь я могу спокойно умереть.
Однако сегодня он выглядел получше. Доктор сказал, что через недельку, если не произойдет ухудшения, можно будет перевезти пациента в Москву — бакинская жара нехороша для заживления легочных ран.
Вынужденная задержка Фандорина не расстроила. Во-первых, нельзя уезжать, пока не устранена угроза государственной безопасности. А во-вторых…
«Хм. Эти мысли лучше отложить до вечера, иначе невозможно сосредоточиться на деле».
По дороге в гостиницу, покачиваясь на рессорах пролетки, Эраст Петрович проглядел газетные заголовки.
Забастовки на промыслахЗа минувшие сутки к забастовке присоединились еще восемь тысяч человек. Добыча нефти за июнь составила одну четверть от майской.
Балканский кризис принимает всё более опасное направление. Достоверные источники сообщают, что Вена готовит Сербии какой-то ультиматум. Берлин и Петербург обмениваются телеграммами, уверяя друг друга в мирных намерениях — скверный признак. Мировые биржи в панике.
Все-таки нужно встретиться с австрийским консулом, подумал Фандорин. Рассказать о судьбе Франца Кауница, а заодно пропальпировать настроение разведчика. Если он получил от правительства какие-то экстраординарные инструкции, это будет ясно по сотне разных признаков. На прямые вопросы господин Люст, конечно, ответа не даст, но существует целая наука, позволяющая декодировать интонации, мимику, телодвижения. Шеф резидентской сети, которому приказано войти в режим предвоенного функционирования, будет держаться совсем не так, как шпион мирного времени.
На рецепции дожидались целых две телеграммы от «Эммы», пришедшие еще вчера, с интервалом в два часа.
Ну то-то же.
Однако мчаться в Петербург не имело смысла. Только время терять.
Эраст Петрович велел немедленно, через телефон, отправить телеграфический ответ: «Приезжайте сами и как можно быстрее. Будьте в Национале. Я вас найду».
Сам Фандорин оставаться в этой гостинице не собирался. Если вчера подпольщики просто вели за ним слежку, то сегодня, после гибели своего предводителя, захотят отомстить. Нужно уходить на дно, перебираться к Гасыму.
Приезд в отель уже был риском. Но не бросать же вещи? Кроме одежды (которую тоже жалко, гардероб и так скуден), там еще саквояж со специальным снаряжением.
Как и в прошлый раз, Эраст Петрович вошел в номер со всеми предосторожностями. К окну не приближался. И все же четверть часа спустя заверещал телефон.
Проверяют? Или Сент-Эстеф уже получил телеграмму и жаждет объяснений? Быть может, герр Люст? Портье говорил, что от него опять звонили.
В любом случае снимать трубку не стоит. Господа революционеры пусть пребывают в сомнениях. Директор департамента должен верить на слово: говорят «приезжайте сами» — значит, приезжайте. Ну, а к консулу Эраст Петрович намеревался заехать, как только закончит сборы.
Без Масы укладываться было трудно. Стараешься сложить пиджаки поаккуратней, а они не желают. Из рубашек торчат рукава. Воротнички пополам не складываются, а в развернутом виде не помещаются в предназначенный для них кармашек.
В сущности, жить со слугой для взрослого человека губительно — разучиваешься обходиться без посторонней помощи в самых обычных делах. Когда-то, во времена нищей юности, Эраст Петрович умел и стирать, и гладить, а теперь вот даже крышку чемодана не получается закрыть.
За спиной у сидящего на корточках Фандорина с треском открылась дверь. Не оборачиваясь и не рефлексируя, Эраст Петрович сделал кувырок в сторону. Еще не поднялся, а в руке уже был «веблей», со спущенным предохранителем.
На пороге стоял Леон Арт. Непохожий на себя: грязный, исцарапанный, со слипшимися, серыми от пыли волосами. Кульбит, проделанный обитателем номера, кажется, потряс режиссера. Он пялился на Фандорина вытаращенными глазами, губы шевелились, но не произносили ни звука.
Раздосадованный потерей лица, Эраст Петрович поднялся. Иногда сверхбыстрота реакции спасает тебе жизнь, а иногда ставит в дурацкое положение.
«Хорошо, что не застрелил кретина! Что за манера всякий раз врываться, будто на пожар!».
— Что вам еще? — рявкнул Фандорин. — Отстаньте от меня с вашей К-Кларой, черт бы вас обоих побрал!
И осекся. По чумазому лицу Леона потоком лились слезы.
— Ужасное несчастье… — еле слышно просипел режиссер. — Нас похитили!
Запах жасмина
Голос был сипл, рассказ бессвязен и к тому же многократно прерывался то стенаниями, то рыданиями. Прошло немало времени, прежде чем Эраст Петрович начал понимать, что стряслось.
Оказывается, вчера утром вся киногруппа фильмы «Любовь калифа» выехала за город, чтобы снять эпизод «Взятие Иерусалима крестоносцами» (уж как это могло быть связано с Гарун аль-Рашидом, жившим тремя веками ранее, неизвестно). В нескольких километрах от Баку заранее возвели фанерную стену, собрали осадную башню. Но в самый разгар приготовлений к съемке «локацию» окружили вооруженные всадники, которых Арт назвал «азербайджанцами».
