Основания для такого подхода, видимо, давали и сами славяне. Ведь для язычников (в отличие от христиан) «ромейские боги» являлись такой же реальностью (только враждебною), как и их собственные. Интересно в этой связи сообщение в «Чудесах св. Дмитрии Солунского» о том, что после очередной неудачи под стенами Фессалоники славяне «сами стали восхвалять Бога…»{32}. Вряд ли стоит усматривать в этом готовность креститься. Скорее всего, славяне были вынуждены признать, что «ромейские боги» на этот раз оказались сильнее «славянских». Тем не менее, подобное «превосходство» могло стать побудительным мотивом для крещения. Например, славянский мастер, придумавший хитроумное осадное сооружение, и потерпевший неудачу в его строительстве вследствие противодействия св. Дмитрия Солунского, «искренне уверовал в Бога и святого мученика Димитрия и был удостоен пречистого крещения»{33}.
Естественно, мы не можем буквально воспринимать всю содержащуюся в «Чудесах…» информацию, тем более учитывая особенности жанра. Однако исторические реалии, на наш взгляд, из них извлечь можно, в частности свидетельства о восприятии славянами «греческих богов».
Подобное отношение язычников понятно, ведь они почитают своих богов, но и не отрицают существование чужих. И если последние могут оказать практическую помощь, то им также могли поклоняться. Известно, например, что норманны за пределами родины поклонялись местным богам, а Христа «воспринимали как могучего витязя, правителя многих народов». Скандинавы часто принимали христианство, «убедившись в могуществе Христа, в удачливости поклонявшихся ему людей»{34}.
Даже если языческие представления и культовые действа варваров оказывались в поле зрения византийцев, они зачастую не воспринимались как таковые. Яркий пример — описанный Феофаном Исповедником случай, когда болгарский хан Крум сделал из черепа убитого византийского императора Никифора чашу и заставлял пить из нее славянских архонтов{35}. Для Феофана это апогей бесславного правления императора и унижения Византии и т. п., но только не ритуал (очевидный для современного исследователя{36}) служения тюркскому богу Тенгри{37}.
О том же свидетельствует и ряд весьма интересных, с точки зрения заявленной темы, сюжетов из истории нападений славян на Фессалонику, описанных в «Чудесах св. Дмитрия Солунского». Прежде всего привлекает внимание описание осады, начавшейся утром 23 сентября 586 или 597 года{38}, когда аварский каган «призвал к себе все звериное племя славян — ибо весь народ был тогда ему подчинен — и, смешав их с некоторыми варварами других племен, приказал всем выступить против богохранимой Фессалоники»{39}.
Здесь интересны два эпизода. В первый же день осады, вечером, «варвары», собрав хворост, разожгли вокруг стен города огромный костер, напоминавший осажденным христианам «огненную реку у Даниила… Потом при этом ужасном огне они издали единодушно крик, еще более страшный, чем пламя, о котором мы, ясно ощутившие (это), говорим, согласно пророку, что земля тряслась и небеса таяли»{40}.
Огромный огонь, разожженный славянами вокруг Фессалоники, охвативший ее подобием магического круга, «огненной реки»{41}, являлся, видимо, элементом языческого обряда, направленного на нейтрализацию враждебной магии, исходящей со стороны чужого города и чужой местности. Возможно, под прикрытием этого «щита»{42} совершались определенные магические обряды (одним из элементов которых был страшный крик), строились осадные орудия{43} и т. п. Сам процесс подготовки к штурму имел магический характер{44} и был защищен от воздействия враждебной магии.
Далее автор сюжета, видевший «собственными глазами» происходившее, ставит цель — «показать боголюбивому слушателю, что спасение городу тогда было от Бога, а не от кого другого, и пробудить разум всех к сокрушению в Боге, богоугодному исповеданию и благодарению мученика». На третий день славяне и их союзники подвели осадные орудия к стенам, приготовив, прежде всего, таран напротив Кассандриных ворот. Но когда они увидели на воротах «некий крюк, подвешенный жителями города, железный, короткий и ничтожный, наподобие пугала, которое вешают для младенца», то, «охваченные страхом», бросили свое осадное орудие и ушли в лагерь. При этом варвары подпалили указанный таран «и ему подобные». «Сила ли города совершила это или всецело (сила) божественная, которая устрашила смелых, как младенцев?» — риторически вопрошал автор. В тот день славяне больше ничего против города не предпринимали{45}.
Странное, с его точки зрения, поведение славян автор объясняет божественным вмешательством. Неправдоподобность, с рациональной точки зрения, ситуации может натолкнуть исследователи на мысль о художественном вымысле, преследовавшем продекларированную выше цель прославить Бога и св. Дмитрия Солунского. Однако отдельные детали сюжета позволяют отнестись к описанным событиям вполне серьезно. Привлекает в этой связи решение славян сжечь осадные орудия. Перед нами, судя по всему, наглядный пример, когда варварская наивность, с одной стороны, и магическое сознание — с другой, приводили к тому, что все неизвестное настораживало, пугало. Скорее всего, незадачливый предмет осаждавшие город язычники приняли за какой-либо магический артефакт и ушли в лагерь нейтрализовывать вредные для них, как они полагали, воздействия оного. Осадные орудия, оказавшиеся в зоне действия артефакта и, по мнению славян, «испорченные», были преданы очистительному огню. Данный случай может свидетельствовать о весьма архаичных представлениях осаждавших.
Определенную магическую роль играл огонь и во время другой осады Фессалоники славянами, которая датируется большинством исследователей 677 годом{46}. Вначале союзные славянские племена «приготовили у ворот огненосные орудия и некие сплетенные из лозы сооружения, лестницы…, камнеметы и другие приспособления…». «Когда же рассвело, все варварское (племя) поднялось и единодушно издало такой вопль, что земля сотряслась и стены зашатались. И сразу же к стене подошли рядами вместе с приготовленными ими осадными орудиями, машинами и огнем — одни по всему побережью на соединенных (кораблях), другие на суше — вооруженные… лучники, щитоносцы, копьеметатели, пращники, манганарии, храбрейшие с лестницами и огнем устремились на стену…. В сумятице нападения сгорели… ворота, ибо (варавары) разожгли большой огонь, в который бросали непрерывно много дров». Однако, обнаружив, что деревянные части ворот выгорели, «но соединяющие железные части совсем не ослабели, а выглядели как бы закаленными и спаянными другим образом, так, что, сгорев, эти ворота остались целыми…. варвары, испугавшись, отошли от этого места. И этим варварам незримо было причинено множество побоев, ран и убийств не только в этом месте, но и по всей суше и у моря»{47}.
Наибольший интерес в данном рассказе вызывает эпизод с поджогом городских ворот. Понятно подобное повышенное внимание именно к воротам, которые в славянской мифологии символизируют границу «между своим, освоенным пространством и чужим, внешним миром». И в более поздние времена ворота считались опасным местом, где обитала нечистая сила. «В воротах совершались определенные магические действия»{48}. Кроме того, ворота являлись своеобразным разрывом в той магической границе, которую создавала городская стена. Если признать, что сакрализация городской стены восходит к ограде, окружающей славянские языческие капища{49}, можно только догадываться, какими могущественными могли казаться славянам, не знавшим каменных монументальных построек, магические силы, защищавшие византийские города{50}. Понятно теперь, почему испугались славяне, когда огонь не смог сокрушить городские врата, — их магическое средство не смогло преодолеть защитной магии противника. Возможно, что они, незнакомые с конструкцией ворот, приняли сохранившиеся в огне железные части за своеобразное магическое превращение дерева в металл. Характерно, что и сами осажденные, и автор сюжета восприняли ситуацию с воротами как чудо, как очередное проявление божественного вмешательства.
В отличие от «огненной реки» огонь в ходе рассматриваемой осады имел и конкретное материально-практическое значение: разрушение деревянных ворот противника посредством прямого контакта. Тем не менее, на наш взгляд, налицо и магическая составляющая в данных действиях, что особенно ярко проявляется в реакции славян на неудачный исход операции. При этом в первом случае огонь (в виде огненного магического кольца) выполняла, видимо, прежде всего, защитную функцию (роль магического щита), а во втором — и защитную, и наступательную.
