— Точно, — отозвался Тритон, отмечая положение стрелок; часы у него чуть отставали. — С поправкой на двадцать секунд.
У диверсантов осталось всего по одному, взрывному заряду — старого образца, в латунной оболочке и с массой взрывчатого вещества 300 граммов. Где Тритоныч откопал их, Сергей спрашивать не стал. Как не стал выяснять, по какой причине начбазы хранил взрывчатые вещества, подлежащие уничтожению, и оружие. Экономный старикан, вряд ли он предвидел, что они когда-нибудь пригодятся. Хотя как знать. Спроси он об этом у Кашинского, «баталер» мог ответить, не задумываясь: «С волками жить — по-волчьи выть». И, наверное, был бы прав.
Конечно, чувствовалось отсутствие современного вооружения, которым привыкла пользоваться «вторая волна» «гранитовцев», с ним было бы несравненно легче и спокойнее работать. Сейчас оба диверсанта — во всяком случае, Сергей Перминов — чувствовали себя в другой, «отсталой» эпохе, в 70 — 80-х годах прошлого века. Где Тритоныч был, несомненно, лидером и непревзойденным асом.
Пять минут. Сергей глядел на светящийся циферблат часов. Синхронный взрыв двух мин должен совпасть с дежурным сбросом бомб в порту, чтобы не напрячь акустиков, которые наверняка уловят посторонний шум.
Когда секундная стрелка указала, как на компасе, на север — 12 часов, Сергей привел в действие таймер взрывателя диверсионной мины (он должен сработать в одну минуту второго) и катнул ее в сторону двух антенн. Имея форму гильзы и внешне похожая на американский диверсионный заряд «Мк.12» в миниатюре (даже имелось сужение, как у дульца гильзы), мина откатилась точно к основанию ближней к Перминову антенны.
Порядок.
Сергей побежал вниз. И тут его уха коснулся легкий вскрик. Командир, изготовив автомат, ускорил темп, выругавшись: «Черт! Нужно было самому идти вниз, а не посылать старика».
* * *
В помещении караулки горел дежурный свет. На длинном полированном столе отражались огни анахронической коротковолновой ламповой радиостанции: светились массивные индикаторы, контрольные колпачки над тумблерами и продолговатая шкала настройки. От современных радиостанций она отличалась стабильной работой и, соответственно, устойчивой связью.
Именно об этом подумал начальник смены по имени Абдалла Хаким, когда вышел на связь с караульным форта: его переносная радиостанция отозвалась лишь привычным фоном помех.
Такое изредка случалось. И старший смены вынужден был придерживаться инструкций: налаживать голосовую связь с подчиненными.
До смены караула оставались считанные минуты, и можно плюнуть на одну из страниц предписания караульной службы, но на то они и установки, чтобы их выполнять.
Абдалла Хаким был в чине лейтенанта и проработал на должности начкара пять лет. Начальник тюрьмы, проводивший в форте неполных восемь часов, скоро должен выйти на пенсию, и тогда его место займет лейтенант — но уже в чине капитана.
И сейчас работа непыльная; правда, надоедает находиться в компании тридцати человек. Тридцать человек — это тридцать характеров, столько же привычек и прочих особенностей. Вот две такие «особенности», которым через пять минут заступать на пост, намеренно усилили храп, а все для того, чтобы подольше раскачиваться и пялить недоуменный взгляд («В чем дело?») на начальника. Хоть минуту, но выкроят.
Караульные отдыхали на спартанских кроватях: узкие и с жесткой сеткой — на них особо не понежишься.
— Подъем! — негромко скомандовал Абдалла, проходя вдоль кроватей и тряся их за спинки. — Подъем.
«В чем дело?» — одни круглые, как линзы от бинокля, глаза.
«В чем дело?» — вторые — осьминожьи. Вот-вот окутаются чернильным облаком.
Днем умыться не заставишь, за стол с грязными лапами садятся, а сейчас начнут взбадривать себя холодной водой, долго, очень долго пробуя ее пальцами. А их сменщики, того гляди, начнут мыть ноги. И так каждый день, каждую смену. Надоело.
Абдалла взял со стойки свою винтовку и пошел к выходу.
Тритон успешно добрался до электроподстанции. Открыв щиток при помощи ножа, он оглянулся...
Его от караульного помещения отделяло правое, восточное, полукольцо форта; по внутренней стороне проходила каменная лестница. Ее разделяла довольно длинная площадка — не менее пяти метров. К ней подходил охранник, вышедший из караулки. Он схватился за винтовку, когда в шести-семи метрах впереди увидел странную фигуру в черной облегающей одежде.
Тритон вовремя обернулся — Абдалла Хаким ступал бесшумно. Но до того мгновения, пока их глаза не встретились.
В одной руке Кашинский держал мину, в другой — нож. «Не моя дистанция», — мгновенно пожалел Тритоныч. И ближе охранника подпускать нельзя. Секунда — и он разразится криком или стрельбой.
Сергей не видел, какие чудеса вытворял «палубой» ниже его старший товарищ. Он бы точно назвал это трюкачеством. А скорее всего не смог бы подобрать определения действиям Тритона. А если в какие-то минуты Перминов походил то на саламандру, то на огромную пиявку, затаившуюся под толщей воды, то Кашинский сейчас походил на безобразную жабу. Особенно его скачок — с места назад и в сторону. Он оттолкнулся так сильно, что его ноги подкинуло. В эти короткие мгновения он не думал о том, что приземляться будет на вековые каменные ступени, что в его левой руке по-прежнему находится «малый» диверсионный подрывной заряд. Он метнул нож, зависнув над камнем, с расстояния в четыре метра, со своей любимой дистанции, с поджатыми к животу коленями и чуть набок. В таком положении хорошо принимать клизму, но никак не метать нож. Но Тритону это удалось. Его сильный бросок достиг цели... только наполовину: острый, как бритва, клинок распорол плечо противника.
Абдалла вскрикнул. Однако острая боль в распаханном плече не позволила ему выстрелить. К тому же ему пришлось бы перевести винтовку в режим огня.
Он пребывал в каком-то ступоре, глядя на хромающего в его сторону чудовища.
Кашинский бил сильно, точно, мастерски. Едва он ступил на площадку, моментально развернулся на целый круг; мина в руке придала дополнительную силу вращению. Его правая рука выстрелила со скоростью гарпуна. Жесткое ребро ладони с хрустом врезалось в шею Хакима. Не мешкая, Кашинский автоматически провел тяжелый удар коленом под дых и обрушил не менее мощный удар локтем в согнутый бэкбон охранника — точно в середину позвоночника.
Собственно, последний удар фактически пришелся в мертвое тело: старший смены, дергая ногами, упал на каменную площадку со сломанной шеей.
* * *
Оба спецназовца изначально исключали нападение на караул с двух сторон (караулка имела сквозной выход — с причала и с внутренней, северо-восточной стороны, откуда неожиданно появился противник Кашинского): так они могли перестрелять друг друга. Оптимальный — он же единственный — вариант: нападение изнутри форта. У гарнизона останется один-единственный путь к отступлению — к причалу. А это всего лишь каменный заплесневелый пирс и несколько ступеней, ведущих с него в воду.
Сергей сам поставил таймер взрывателя на второй мине по своим часам. Если устаревшие образцы диверсионных зарядов не подведут (а раньше они не подводили никогда), в форте раздастся синхронный взрыв.
И, кроме Кашинского и Сергея, только один человек будет точно знать, что он означает.
Что почувствует в своей измученной душе Яков, когда услышит этот гром и увидит короткую молнию, вслед за которой его тюрьма окунется во мрак?
О ком подумает в первую очередь? О Сергее, Андрее Михайловиче, Вороне, Джуре?.. Или просто представит черные тени «фрогменов» — безликие, на время бесчувственные. Но с горячей кровью внутри холодных тел.
Неважно. Абсолютно неважно. Просто он будет знать, что он не забыт, что о кем помнили и не забывали ни на минуту.
До того мгновения, которое судорогой пробежит по телу капитана, оставалось всего две минуты.
И диверсанты, изготовив автоматы и стоя у караулки, подгоняли медлительные, как черепахи, мгновения.
Время на Черепашьем острове соответствовало его названию.
— Наша пошла! — во второй раз за последние несколько часов нервно проговорил Сергей, опьяненный выбросом в кровь адреналина. — Наша!..
Полминуты осталось.
Кашинский, неожиданно шагнув к Сергею, тихо сказал:
— Это было нелегко, сынок. Кто бы что ни говорил и что бы ни случилось. Это было чертовски трудно.
«Что с ним?» — удивился замогильному голосу Тритона Сергей. Он предположил, что силы Кашинского на исходе. И он был близок к истине. За последние пару суток сердце Тритоныча столько раз стукнулось в его грудную клетку, столько крови и адреналина перекачало через себя, сколько, наверное, за всю жизнь.
Вот эту работу он считал для себя главной. Словно родился для этих минут. Отдавал им всего себя и не жалел об этом, а скорее благодарил того или то, во что он верил.
