Хотя Валериан не избежал серьезных травм и врач рекомендовал ему не посещать похорон, тем не менее он произнес свой панегирик, сидя в кресле-каталке. Гений Драмлина, по словам Валериана, особенно проявлялся в том, что покойный умел задавать вопросы. К проблемам ПВЦ он подходил критически, но ведь скептицизм – сердце науки. И едва стало понятно, что наконец со звезд получено Послание, Драмлин обратился к его исследованию с рвением и пылом истинного ученого.
Заместитель министра обороны, Майкл Китц, от имени президента подчеркнул личные достоинства покойного: душевную теплоту, заботу о людях, блестящий интеллект и выдающиеся атлетические способности. И если бы не трагическая и подлая диверсия, Драмлин вошел бы в историю в качестве первого американца, отправившегося к звездам.
Элли предупредила дер Хиира, чтобы ее не включали в список выступающих. И никаких интервью, разве что несколько фотографий – необходимость этого она понимала. Она просто не верила, что сумеет сказать все правильно, хотя и умела выступать перед большой аудиторией, ведь столько лет она делала доклады и о ПВЦ, и об «Аргусе», а потом о Послании и Машине. Но сейчас было иначе. Все это следовало еще пережить.
Ей было ясно, что Драмлин погиб, спасая ее жизнь. Он успел заметить неладное раньше других, и рефлексы спортсмена позволили ему оттолкнуть Элли назад за стойку, едва он заметил падающую на них сверху эрбиевую деталь массой в несколько сотен килограммов.
Дер Хиир, которому она рассказала о своем предположении, возразил:
– Ну, знаешь, скорее всего Драмлин хотел спасти собственную шкуру, а ты просто оказалась у него на пути. – В голосе Кена явно слышалась преднамеренная неблагодарность. – Или же, – продолжил дер Хиир, ощутив ее недовольство, – возможно, Драмлина подбросило в воздух, когда эрбиевая деталь ударила о помост.
Но Элли была абсолютно уверена. Она же видела все собственными глазами. Драмлин хотел спасти ее жизнь. И спас. За исключением нескольких царапин, Элли не получила практически никаких повреждений. Прикрытому стенкой Валериану обрушившаяся перегородка переломила обе ноги. Ей повезло и в остальном: она даже не потеряла сознания.
Но первая ее мысль – едва она поняла, что произошло, – была не скорбь о своем учителе, Дэвиде Драмлине, раздавленном у нее на глазах, не удивление, не благодарность – ведь Драмлин отдал за нее жизнь, – и не беспокойство о недостроенной Машине. Колоссальным звоном в голове отдавались слова: «Теперь лечу я, теперь им придется послать меня, больше некого, я лечу!».
Она мгновенно осадила себя, но слишком поздно. Эгоизм и самовлюбленность, неуместные в столь трагический миг, поразили ее. Неважно, что Драмлин иногда вел себя не лучшим образом. Элли с ужасом поняла, пусть и на мгновение, что в ее душе – только суета, планы, работа и никого, кроме себя самой. Но хуже всего было то, что весь этот эгоизм уже не осознавался, она ощутила отвращение к себе. Ее эго не чувствовало за собой вины – только хотело пользоваться правами… Это было ужасно. Элли понимала, что вырвать с корнями подобный жуткий эгоизм не удастся. Придется потрудиться над собой, решила она, пристыдить, даже припугнуть.
Когда явились следователи, она не была расположена к разговорам.
– Боюсь, я не смогу вам сообщить много. Мы шли втроем, и вдруг произошел взрыв… все взлетело на воздух. Сожалею, я не сумею помочь вам. Право, мне бы очень хотелось.
Коллегам Элли сказала, что не желает даже разговаривать о случившемся, и надолго заперлась в собственной квартире; им пришлось послать целый отряд разведчиков, чтобы узнать о ее самочувствии. Она пыталась припомнить каждый нюанс: содержание разговора перед тем, как они вошли в сборочный цех; их беседу с Драмлином по пути в Мизулу и каким был Драмлин, когда она познакомилась с ним в самом начале научной карьеры. Постепенно она поняла, что некоторой своей частичной, не осознавая того, желала Драмлину смерти… еще до этого соперничества за место в экипаже. Она ненавидела Драмлина за то, что он унижал ее перед другими студентами, за его борьбу против «Аргуса»… и за те слова, которые он произнес, увидев изображение Гитлера. Она хотела его смерти. И он умер. Так что в известной мере она считала себя виновной в его смерти, хотя в целом эта мысль казалась ей неискренней и притянутой за уши.
А попал бы он сюда, не будь ее на свете? Конечно. Послание все равно обнаружили бы, и Драмлин не смог бы оставаться в стороне. Да, так. Но стал бы Драмлин глубоко интересоваться Машиной, если бы не… ее научная беззаботность? Шаг за шагом перебирала она все возможности. Неприятные старалась обдумать тщательнее: за ними что-то таилось. Элли вспомнила о мужчинах, которые по тем или иным причинам восхищали ее. Драмлин, Валериан, дер Хиир, Хадден… Джосс, Джесси… Стогтон?.. Ее отец.
– Доктор Эрроуэй?
Размышления Элли, пожалуй к ее собственному удовольствию, нарушила плотная блондинка средних лет в платье с голубым узором. Опознавательный ярлычок на обширной груди гласил: «Х. Борк. Гетеборг».
– Доктор Эрроуэй, у вас… у нас такая потеря. Дэвид мне рассказывал о вас.
Конечно же! Легендарная Хельга Борк, напарница Драмлина в подводных экскурсиях, которую не одно поколение учеников Драмлина знало по диапозитивам. Кто же, впервые подумала Элли, фотографировал их? Какой фотограф сопровождал эту парочку на подводные свидания?
– Он говорил мне, что вы были очень близки…
Что она хочет этим сказать? Или же Драмлин и ей успел наговорить всякого?.. На глазах Элли выступили слезы.
– Извините, доктор Борк, я себя еще не очень хорошо чувствую.
Опустив голову, Элли поспешно отошла в сторону.
На похороны прибыли многие из тех, с кем ей хотелось бы повстречаться: ВГ, Архангельский, Готридзе, Баруда, Юй, Си, Деви. И Абоннема Эда, в котором все чаще видели пятого члена экипажа – если у представителей участвующих стран хватит ума поддержать его кандидатуру, думала она, и если эту Машину суждено наконец построить. Взрыв разнес в клочья ее выносливость, на долгие собрания и речи не было сил. Она не хотела выступать, потому что не знала, в какой мере ее слова могут послужить благу проекта, а не собственным амбициям. Все вокруг выражали сочувствие и понимание. В конце концов именно она оказалась ближе всех к Драмлину, когда эрбиевая шпонка расплющила его тело.
16. Озонские мудрецы
Бог, которого признает наука, должен быть Владыкой всеобщих законов – и только. Такой Бог занят общими делами, а не мелкими подробностями. Ему некогда приспосабливаться к отдельным личностям.
Уильям Джеймс. «Разнообразие религиозного опыта» (1902)
С высоты в несколько сотен километров Земля заполняет полнеба, и синева, протянувшаяся от филиппинского острова Минданао до Бомбея, которую нетрудно охватить одним взглядом, может разорвать сердце своей красотой. Дом, думаешь ты. Дом. Вот мой мир. Я родом отсюда. И все, что я видела и слышала, родилось там, под этой безжалостной и роскошной синевой.
И ты мчишься на восток к убегающему горизонту от зари до зари, облетая планету за полтора часа. А потом уже начинаешь различать подробности на ее поверхности. Невооруженным глазом можно столько увидеть. Вот-вот внизу вновь появится Флорида. Успел ли тот тропический ураган, что бушевал на просторах Карибского моря, добраться до Форт-Лодердейла? Интересно, хоть одна вершина в Гиндукуше освободилась этим летом от снега? И потом ты восхищаешься аквамаринами рифов в Коралловом море. Или глядишь на ледяную шапку Западной Антарктиды и думаешь: неужели, если она растает, потоп и в самом деле погубит все прибрежные города планеты?
Впрочем, днем отсюда трудно заметить следы человеческой деятельности. Но в ночное время, за исключением полярных сияний, все, что мигает, моргает и светится на Земле, – дело рук человека. Вот залитая светом Северная Америка, световое пятно протянулось от Бостона до Вашингтона, образуя на деле, не по названию, огромный мегаполис. Вот факелы природного газа над ливийской пустыней. Ясные огоньки флотилии японских ловцов креветок в Южно-Китайском море. На каждом витке Земля открывает перед тобой новую повесть. И ты видишь столб дыма над одним из Камчатских вулканов, унесенное бурей с просторов Сахары песчаное облако возле берегов Бразилии, не ко времени охватившие Новую Зеландию холода. И вся Земля предстает перед тобой живым и единым телом. И о ней хочется беспокоиться, ухаживать за ней… делать ей только добро. Границы между странами невидимы – словно параллели и меридианы, как тропики Рака и Козерога. Но границы эти произвольны. А реальна – планета.
Потому-то космические полеты и подрывают устои. Все побывавшие на орбите счастливцы после недолгих раздумий приходят к одинаковым мыслям. Государства создавали космические аппараты ради своего престижа, так что есть некая ирония судьбы в том, что вступившему в космос Земля кажется единым миром.
