Времени и сил у Саввы имелось ограниченное количество, и надо бы постараться отделаться по возможности наименьшими переделками. «Халтура, брат, но ничего не поделаешь», – думал Савва, но решился.
Прямо перед ним на кухонном табурете сидел «дебил», тупо уставившись в окно. Голова его была совершенно пуста, только проносились обрывки мыслей: вон ворона полетела, эх, стало этого воронья… Ему можно было внушить какую-то одну идею, дать одно-единственное желание, и оно сразу полностью завладеет его пустующей душой. Но это должно быть нечто такое, что не принесет вреда ни ему самому, ни окружающим. Чаще всего такие души отдаются пьянству или фанатическому служению какой-то одной достаточно простой идее. Может быть, правильный образ жизни, рациональное питание? Савва окинул взглядом неказистую фигуру «дебила». Тогда придется ослабить блокировку интеллекта, а то ему даже таких истин не постичь. Что ж, пусть идет, например, в ивановцы. По крайней мере хоть проживет дольше. И пусть завтра же он почувствует неотвратимую тягу уехать к какому-нибудь из проповедников здорового образа жизни в экологически чистую местность. Завтра вечером он просто купит билет и уедет, даже не вспомнив, что должен кого-то предупредить, а вернется через пару месяцев и будет заниматься уже чем-то совершенно другим.
Сделать это было нетрудно: куда легче писать на чистом листе, чем сначала чистить грязный.
«Садист» в этот миг протянул руку к фильтру «Брита» и налил себе воды.
И в пустующей голове смотревшего на него «дебила» внезапно появились неожиданные мысли: «В кране-то вода грязная, как же мы травимся каждый день… А еда тоже ведь сплошная химия, а мы едим… И еще сахар, мать сколько раз говорила – белая смерть. Мать-то права была, что в деревню уехала, чтобы воздухом чистым дышать. – И он с отвращением потянул носом. – Фу, как выхлопами воняет, надо ехать в Костяново».
Савва чуть не фыркнул: «Надо же, как попал в точку. Оказывается, у парня мать озабочена экологией. Ну теперь они заживут в этом Костянове душа в душу».
Теперь «садист». Этот был полон ненависти, желания крушить, разрушать, убивать. Личность, во многом похожая на Кныша. Месть всему миру. Стирать все это очень трудно, Савва знал по опыту. Можно лишь немного починить тонкие сферы, а потом…
Решение возникло внезапно, и хотя не показалось Савве самым лучшим, но ничего другого он не мог пока придумать. Он чуть просветлил душу «садиста», а затем трансформировал его смертельную обиду на мир и создавшего его Бога в острое чувство справедливости. Чуть-чуть подтолкнул его в эту сторону. Только с одним Савва позволил себе немного повозиться: он прибавил парню самоуважения и уверенности в себе как личности. Потому что уважение к себе есть основа уважения к другим. «Завтра ты задумаешься над тем, справедливо ли вы поступаете с Ольгой. И решишь, что нет, а потому откажешься от этого задания».
Савва не продумал всего в деталях, да он и не мог предугадать, как поведет себя завтра человек, личность которого будет существенно иной, чем сегодня. А потому не предполагал, что бывший «садист», а ныне борец за справедливость устроит настоящий разгром в кабинете Бориса Вельды.
Оставался главный. Савва чувствовал, что на двух подручных энергии ушло больше, чем он предполагал. А потому он просто убрал страх. Легче сказать, чем сделать, ведь это чувство забирается в самые неприметные углы, становясь составляющим компонентом совершенно иных чувств, начиная с жадности и кончая любовью.
Когда все было закончено, Савва снова почувствовал предательскую слабость в коленях. А ведь этих троих еще надо выгнать. Они еще только начали меняться, процесс, как говорится, уже пошел, но он только что начался, и они еще практически такие, какими пришли сюда. Поэтому не дай Бог, они столкнутся с Ольгой. Приходилось спешить.
Значит, пришло время, чтобы его наконец увидели и услышали. Савва глубоко вздохнул и сделал шаг вперед. Мужики уставились на него в изумлении. С их точки зрения, он внезапно возник на кухне, причем в буквальном смысле вышел из стены. Такое на миг заставит окаменеть любого. Этого мига Савве было достаточно.
– Все трое – встать, – сказал он. Бандиты медленно поднялись.
– Сейчас вы выходите отсюда, берете такси, едете в ресторан «Тройка», едите, пьете и сидите там до закрытия. Скорее. Это очень важно. У вас есть очень серьезный повод, который нужно отпраздновать. Завтра начинается новая жизнь. Завтра у каждого из вас начинается новая жизнь. Повернуться и идти.
Настало секундное замешательство. Все трое не мигая смотрели на Савву. Энергия ускользала, но он собрал все, что оставалось, и сказал ясно и четко:
– Завтра новая жизнь. Сегодня надо крепко выпить. Ресторан «Тройка». Идите.
Первым на этот раз дрогнул «садист», ведь с ним Савва провозился больше, чем с другими. За ним вышли «дебил» и главарь.
У Саввы не было сил даже пойти и проверить, закрыли ли они дверь. Все вокруг поплыло, но он успел опуститься на стул и привалиться к стенке, прежде чем провалился в пустоту.
– Господи, Савва Тимофеевич! Что здесь было? Почему дверь не заперта?
Савва слышал Ольгин голос как сквозь вату. Он открыл глаза:
– Все в порядке, Ольга Васильевна, не волнуйтесь. Ольга оглядела кухню:
– Что это? Кто здесь был?
Она взяла со стола бумагу. Это была та самая злополучная генеральная доверенность на квартиру, которую она уже видела. Ольга перевела взгляд на табурет. На нем лежал новенький, еще ни разу не использовавшийся паяльник.
– Они снова приходили? – устало спросила Ольга и тяжело опустилась на стул.
– Больше они не придут, – сказал Савва.
– Они не отстанут от меня… – Ольга в отчаянии схватилась за голову. – Что делать, Савва Тимофеевич, что делать? Я просто в отчаянии!
– Я уверяю вас: они больше не придут, – медленно проговорил Савва. – Завтра они проснутся другими людьми. Немного, но другими. И больше они не придут.
– Тогда эти мерзцавцы пришлют других.
– Не пришлют, Ольга Васильевна. Будьте уверены. И Савва уронил голову на руки.
Диалоги cо Скунсом
В воздухе висела мелкая морось. Влага, стекая по голым веткам, собиралась в тяжелые капли и медленно, словно раздумывая, падала на черную землю, с которой успели сгрести осенние отсыревшие листья.
Павловский парк начинался прямо у вокзальной площади. Здесь Беневоленский обычно и оставлял машину. А сам уходил в город.
Однако Андрей Кириллович был бы плохим стражем, если бы бросал шефа на произвол судьбы. Поэтому он уже давно знал, что, зайдя за угол, Беневоленский остановит частника и поедет в сторону, перпендикулярную железной дороге, к другому краю парка. Там, у входа на территорию детского дома, он остановится, выйдет из машины и примерно минут через сорок вернется к терпеливо ожидающему частнику.
Андрей Кириллович не знал и не хотел знать, что делает его шеф в обыкновенном детском доме. Точнее, даже не совсем обыкновенном, потому что жили в нем наполовину дебильные дети, которых, не дай Господь, иметь в собственной семье. Что-то такое было, видимо, и у Беневоленского. Возможно, здесь он держал какую-нибудь тайную дочь или сына и ездил их навещать. Так думал Андрей Кириллович, и этого предположения ему было достаточно.
Оставив людей, он ехал один следом за шефом, а потом поблизости от детдома ставил машину, опускал стекло и подремывал, слушая тихую музыку. По дороге назад у самой вокзальной площади он обгонял частника, на котором ехал шеф, и встречал его, словно никуда и не отлучался.
Беневоленский об этом не догадывался и был уверен, что о конечном пункте его маршрута не знает никто, кроме директора детского дома. В этот раз он точно так же поймал «шестерку» и проехал по плохо освещенным улицам, почти всю дорогу видя слева решетку знаменитого парка. До конца оставалось не так уж и много, как вдруг машина неожиданно задребезжала, водитель остановил ее и, ругнувшись, выскочил наружу.
– Извините, придется запаску ставить, – объяснил он пассажиру и полез в багажник.
– Мне выйти? – спросил Беневоленский, когда лицо водителя снова оказалось вблизи приоткрытой двери.
– Как хотите, я могу домкратить и с вами.
При этих словах водитель снова ругнулся и объяснил, что домкрат-то он как раз и не взял, отдав его утром соседу.
В машине было тепло, слегка клонило в сон, и вылезать на промозглую сырость, да еще и в тьму, не хотелось. Водителю было уплачено десять баксов и столько же обещано по возвращении, поэтому он был старателен и услужлив. Беневоленский в который уж раз подумал об относительности всего, и в особенности представлений о богатстве. Эти двадцать долларов наверняка осчастливят пожилого интеллигентного водителя, какого-нибудь кандидата наук из местного сельхозинститута, который горбатился во имя процветания Родины всю жизнь. А у него, благословившего сегодня очередной контракт на сотню тысяч баксов, полдня было плохое настроение, потому что он надеялся не на сотню тысяч, а на три-четыре. Из-за одной сотни тысяч он бы не стал и суетиться.
