— Здесь может быть мой отец! Позволь мне посмотреть!
— Который из них? — В его голосе слышалось безразличие.
— Если бы я знала, то не просила бы посмотреть!
Он позволил мне потащить его туда, куда мне было нужно. Я копалась в одежде и обуви. В конце концов я увидела ногу отца в украшенной фанатами сандалии — как и большинство стариков, он сохранил боевые доспехи, но не боевую обувь. Но я не могла его вытащить. Слишком много тел сверху.
— Аякс! — позвал мой похититель. — Подойди сюда и помоги госпоже!
Ослабев от пережитого ужаса, я неподвижно смотрела, как к нам приблизился другой гигант, еще огромнее того, чьей пленницей я стала.
— Ты не можешь помочь ей сам?
— И отпустить ее? Аякс, Аякс! У нее есть характер, ей нельзя доверять.
— Она тебе понравилась, маленький братец? Давно пора, чтобы тебе понравился еще кто-нибудь, кроме Патрокла.
Аякс отодвинул меня в сторону, словно я была перышком, и, не выпуская из рук секиры, принялся расшвыривать тела, пока мой отец не оказался наверху. Я увидела его пристальный мертвый взгляд, его бороду, забившуюся в глубокую рану, раскроившую его грудь на две части. Это была рана от секиры.
— Это тот самый старец, который налетел на меня, словно боевой петух, — с восхищением сказал тот, кого называли Аяксом. — Горячая голова!
— Каков отец, такова и дочь, — ответил тот, кто держал меня.
И дернул меня за руку:
— Идем, девочка. Мне некогда пестовать твое горе.
Я неловко поднялась и принялась рвать на себе волосы, прощаясь со своим отцом. Намного лучше знать, что он мертв, чем гадать, выжил ли он, лелеять глупейшую из надежд. Аякс двинулся прочь, сказав, что он соберет всех, кто остался в живых, но он сомневается, чтобы кто-то остался.
Мы остановились в дверях у выхода во двор, где мой похититель сорвал с лежащего на ступенях тела кожаный ремень. Он крепко закрутил его вокруг моего запястья, а второй конец прикрепил к собственной руке, заставляя меня идти почти вплотную к нему. Стоя на две ступеньки выше, я смотрела на его склоненную голову, пока он завершал эту нехитрую работу с тщательностью, которая, как мне показалось, была присуща ему во всем.
— Это не ты убил моего отца.
— Нет, я. Я — тот вождь, которого перехитрил Эней. Это значит, я отвечаю за каждую смерть.
— Как тебя зовут?
— Ахилл, — кратко ответил он, проверил свою работу и потащил меня за собой во двор.
Чтобы поспеть за ним, мне приходилось бежать. Ахилл. Я должна была знать. Эней упомянул его в последнюю очередь, но я слышала это имя уже много лет.
Мы покинули Лирнесс через главные ворота — они были открыты, и через них туда-сюда сновали ахейцы, мародерствуя и распутничая, у кого-то в руках были факелы, у кого-то — винные мехи. Ахилл не сделал никакой попытки их приструнить. Он не обратил на них внимания.
У конца дороги на вершине холма я повернулась, чтобы бросить взгляд на долину Лирнесса.
— Ты сжег мой дом. Я прожила в нем двадцать лет и рассчитывала жить и дальше, пока меня не выдали бы замуж. Но такого я не ждала никогда.
Он пожал плечами:
— Превратности войны, девочка.
Я указала на крошечные фигурки грабящих город солдат.
— Разве ты не можешь помешать им вести себя как дикие звери? Разве это так необходимо? Я слышала, как кричали женщины, и я все видела!
Он цинично ухмыльнулся:
— Что ты знаешь об ахейцах-изгнанниках и их чувствах? Ты нас ненавидишь, понимаю. Но твоя ненависть не идет ни в какое сравнение с ненавистью тех мужей к Трое и ее союзникам! Приам устроил им десять лет изгнания. Они наслаждаются, заставляя его платить свою долю. И я не смог бы их остановить, даже если бы попытался. Но, честно говоря, мне вовсе не хочется их останавливать.
— Я слушала эти истории много лет, но и понятия не имела, что такое война, — прошептала я.
— Теперь знаешь.
Его лагерь стоял в трех лигах от города; когда мы вошли в него, он нашел воина, отвечавшего за обоз.
— Полид, это моя личная добыча. Возьми ремень и привяжи ее к наковальне, пока не выкуешь цепи покрепче. Не отпускай ее ни на мгновение, даже если она станет просить уединения для того, чтобы облегчиться. Когда на ней будут цепи, помести ее туда, где будет все, что ей может понадобиться, включая ночной горшок, хорошую еду и мягкое ложе. Завтра отправляйся к кораблям в Адрамиттий и отдай ее Фениксу. Скажи ему, что я ей не доверяю и ее нельзя отпускать.
Он взял меня за подбородок и легонько его ущипнул.
— Прощай, девочка.
Полид нашел для моих щиколоток легкие цепи, тщательно обмотал кандалы мягкой тканью, чтобы они не поранили мне ноги, и, посадив на спину осла, отвез меня на морской берег. Там я была передана Фениксу, честному старику знатного рода с пристальным взглядом синих, окруженных морщинками глаз и походкой вразвалку, выдававшей в нем моряка. Увидев мои кандалы, он прищелкнул языком, но даже не попытался их снять, когда со всеми удобствами устроил меня на борту флагманского корабля. Он любезно предложил мне сесть, но я отказалась и осталась стоять.
— Мне жаль, что на тебе цепи, — печально сказал он.
Но я поняла, что печалился он не обо мне.
— Бедный Ахилл!
Меня задело то, что старик был обо мне такого нелестного мнения.
— Ахилл лучше знает мой нрав, чем ты, господин! Попробуй только позволить мне подобраться к кинжалу, и я с боем добуду себе лучшую долю или умру, пытаясь это сделать!
Его грусть растворилась в усмешке.
— Ай-ай! Какой ты горячий воин! Даже не надейся, девочка. Что Ахилл связал, Феникс не развяжет.
— Разве его слово — священный закон?
— Да. Для мирмидонян он — царевич и вождь.
— Царевич муравьев? Какое удачное сравнение!
В ответ он снова усмехнулся, подтолкнув ко мне кресло. Я посмотрела на него с ненавистью, но после поездки на осле у меня болела спина и дрожали ноги, ибо я отказывалась есть и пить с самого начала плена. Феникс твердой рукой заставил меня сесть в кресло и откупорил золотую фляжку с вином.
— Выпей, девочка. Если ты и дальше хочешь сопротивляться, то тебе понадобятся силы. Не глупи.
Совет был разумный. Я выпила, обнаружив, что моя кровь была слишком жидкой, — вино сразу ударило в голову. Я больше не могла бороться. Подперев рукой голову, я уснула прямо в кресле. Когда я проснулась, то увидела, что меня уложили на ложе, приковав к балке.
На следующий день меня вывели на палубу, прикрепив цепи к перилам борта, чтобы я могла стоять на слабом зимнем солнце и наблюдать за кипевшей на берегу работой. Но тут на горизонте появились четыре корабля, и среди работавших начались суматоха и беготня, особенно среди их начальников. Внезапно Феникс принялся отсоединять цепь от перил и потащил меня с палубы, но не в мою старую темницу, а в укрытие на корме, где воняло лошадьми. Он завел меня внутрь и приковал к балке.
— В чем дело? — удивленно спросила я.
— Агамемнон, верховный царь.
— Зачем сажать меня сюда? Разве я не достойна встречи с верховным царем?
Он вздохнул.
— Похоже, у тебя дома в Дардании не было зеркала. Один только взгляд, и ты будешь принадлежать Агамемнону вместо Ахилла.
— Я могу закричать, — задумчиво произнесла я.
Он уставился на меня, словно на сумасшедшую.
— Если ты это сделаешь, то пожалеешь, я тебе это обещаю! Какой прок менять хозяина? Поверь мне, если бы ты знала Агамемнона, то предпочла бы Ахилла.
Что-то в его тоне меня убедило, поэтому, когда за дверью стойла раздались голоса, я скорчилась на полу за яслями, прислушиваясь к чистым, текучим модуляциям ахейского наречия — и к силе и властности, которыми один из этих голосов обладал.
— Ахилл еще не вернулся? — высокомерно спросил он.
— Нет, мой господин, но до наступления ночи он непременно прибудет. Ему пришлось лично присматривать за грабежом. Трофеи очень богатые. Повозки еще грузят.
— Отлично! Я подожду у него в каюте.
— Лучше подождать в шатре на берегу, мой господин. Вы же знаете Ахилла. Удобство не имеет для него значения.
— Как тебе будет угодно, Феникс.
Голоса затихли; я выползла из своего укрытия. Звук того холодного, надменного голоса меня напугал. Ахилл тоже был чудовищем, но, как говорила мне нянька, когда я была маленькой, всегда лучше то чудовище, с которым ты знаком.
После полудня на меня никто не обращал внимания. Сначала я сидела на ложе, судя по всему принадлежавшем Ахиллу, и с любопытством изучала голую и ничем не примечательную каюту. У подпорки палубы стояли несколько копий, простые дощатые стены никогда не знали краски, и сама каюта была крошечной. В ней было только два достойных внимания предмета: один — изысканное покрывало из белого меха на ложе, а другой — массивная чаша для вина с четырьмя ручками, по бокам которой были выгравированы изображения Громовержца на троне, каждая ручка была украшена фигуркой коня на полном скаку.
