Разговор с женой: объясняю ситуацию с жильем – коротко, поэтому – непонятно и неубедительно. Да и вряд ли можно издалека, по телефону, понять весь этот запутанный клубок желаний, усеченных возможностями. Из всех разговоров Эмма понимает только, что ей надо сейчас уже переезжать насовсем в Ленинград. Конечно, это то ли просит, то ли требует законный муж. Муж-то муж, но не до такой же степени, чтобы давать такие команды, переворачивающие налаженную жизнь, да еще вопреки воле родителей!
Эмма твердо, хоть и смягчая слова, заявляет, что поехать без согласия родителей не может.
Конечно, все правильно: зачем обижать хороших родителей. Да и я сам еще слишком «новенький» глава семьи, чтобы давать жене команды на такие крутые виражи. Говорю Эмме, что ровно в 19 часов буду разговаривать с родителями, пусть она им позвонит минут через 15, чтобы узнать результаты наших переговоров, а будем опять разговаривать в 21 час.
С Брацлавом соединяют с опозданием минут на 20, стоящих мне очень дорого: могло получиться, что Эмма позвонит туда раньше меня. Беру трубку, успеваю произнести только:
– Здравствуйте, Федор Савельевич! – и на меня обрушивается гнев моего собеседника. В его плотную речь я могу вставлять только слова типа: «ну, послушайте», «но, Федор Савельевич», «да так сложилось». Дорогой мой тесть поливает меня в полный голос. Слова «обманщик», «вероломный», «нечестный», «непорядочный» – были самыми ласковыми. Совсем меня выбивает из колеи еще одна «внешняя» помеха. В переговорную кабину врывается некий дядечка и со словами:
– Брацлав! Ружицкий! Это же мой хороший друг! – рвет трубку из моих рук. Я зажимаю микрофон ладонью и ласково говорю дядечке:
– Иди отсюда к ….!!!».
Не помню точно, куда именно я послал друга ФС, но он мгновенно выполнил команду, восстановив статус-кво. (Потом он жаловался ФС: «Ну и зятек у тебя!». Я же через тестя передал ему извинения: «Жизнь такая!»).
Монолог тестя, длившийся около 15 минут, можно выразить такими словами: «Если я уже сделал такую подлость, то хотя бы дальше надо вести себя прилично, чтобы не было стыдно перед людьми родителям жены: приехать летом, когда Эмма окончит второй курс, сыграть свадьбу, как у людей, а затем уже забирать с собой молодую жену».
Увы, дорогой мой батя! Ничего из намеченных тобой мероприятий твой непутевый зять, одетый в черную шинель с погонами, выполнить не может. А следующей зимой, когда, возможно, ему дадут отпуск, уже некуда будет везти твою любимую дочку и мою любимую жену!
Разговор с Эммой в 21 час проходит еще тяжелее. Мой малыш плачет, говорит, что отец и мать категорически против ее отъезда, и она не может нарушить воли родителей. Всех можно понять, все – правы. А что еще можно сделать мне? Мои аргументы о жилье, договорах и других заморочках в глазах родителей жены не имеют никакого значения… Это мои личные заботы, которые, по их мнению, никак не касаются их дочери…
Выхода нет…
Эмма говорит, что родители должны приехать в Киев послезавтра, 19 ноября, институтский драмкружок ставит пьесу в районном Доме культуры, Эмма там играет главную роль, и родители обещали приехать на премьеру. Если я бы я тоже приехал, то смог бы попытаться договориться с ними сам… Я обещаю попробовать получить разрешение на поездку, если еще раз выдержат мой очередной «зигзаг» отцы-командиры…
Похищение Европы
«Она моя! – сказал он грозно, –
Оставь ее, она моя!
Отныне жить нельзя нам розно…
(М. Л.)
Опять бросаюсь в ноги Шапиро: родители не отпускают жену, надо ехать в Киев. Шапиро – вне себя, но, понимая, что сказав «А», приходится говорить и «Б», только напоминает, что с женой в Питере я смогу пробыть только один день. Дмитрий Николаевич сочувственно слушает наш диалог и велит кадровику старшине Коле Семенскому, золотому человеку, выписать мне командировку в Киев так, чтобы можно было потом оплатить дорогу. Я только благодарно смотрю на ДН: после отпуска денег нет, приходится брать «под отчет».
Прошу другого старшину, моего бывшего матроса Колю Алименко, забросить в «мою» комнату в квартире Шапиро, что-нибудь «спальное», чтобы там можно было переночевать, когда привезу жену. Коля обещает, а раз обещал – сделает. (Оба Николая, оба мои приятели и отличные ребята, слишком рано ушли из жизни).
19 ноября я прямо из киевского аэропорта Жуляны несусь к «тете» Лизе, и звоню в знакомую дверь. Федор Савельевич и Мария Павловна сидят уже там, «тетя» гордо восседает рядом, молодая жена прячется в своем «жилом отсеке» с ситцевой занавеской. На мое «здравствуйте» теща кивает головой, а Федор Савельевич отвечает вопросом:
– Ну и как это все можно оценить, молодой человек?
Прохожу к Эмме, она испугана и еле отвечает на мой поцелуй: стесняется родителей. Выходим вместе в общую комнату и продолжаем дебаты. Я отвечаю на вопрос тестя:
– Федор Савельевич, Мария Павловна! Я и не думал вас обманывать: мы расписались только для того, чтобы я имел бумагу, которая позволяет стать на очередь на жилье…
– Что ты все про жилье, да про жилье! – перебивает меня ФС.
– А что я вам про любовь буду рассказывать? – завожусь я. – Это и так ясно, а жить-то где мы будем с женой?
– Так вот об этом и надо было думать, прежде чем жениться! А что теперь, понимаешь: надо срывать человека посреди учебного года! Какая такая срочная необходимость? Можно же потерпеть до лета или хотя бы до зимней сессии!
Я пытаюсь рассказать историю собственного «квартирного вопроса», но меня не слушают. Родители Эммы (теперь – и мои) совершенно не понимают, как непросто добывается жилье в таком городе, как Ленинград. Да еще человеку в погонах, и всего лишь с одним просветом и только с двумя ма-а-ленькими звездочками…
– Ну, все, хватит спорить. Никуда она не поедет, пока не окончит хотя бы семестр и сдаст сессию…
– Дорогие родители! Спасибо вам, что вырастили дочку. Но вечно она с вами жить не будет, а будет жить со мной: она моя законная жена. В нашей с ней семье сейчас такой момент, что ей надо быть в Ленинграде! Иначе нам негде будет жить! – я уже чеканю слова.
– А почему ты…Вы, – вступает Мария Павловна, – не можете решить свои проблемы, не ломая жизнь молодой девушке???
Начинаю все сначала. Дружеская родственная беседа в таком духе может продолжаться бесконечно, но пора двигаться в некий дворец, где Наше Яблоко Раздора будет играть спектакль. Эмма выделяет нам четыре билета, три – вместе, один – отдельно, для «тети» Лизы. «Тетя» во время наших переговоров, к ее счастью, – молча, демонстрировала свое крайнее возмущение моими выступлениями. Сейчас она решила взять реванш за свое молчание: «тетя» нахально усаживается рядом с родителями, оставляя для меня отдельное место вдали, хоть и в первых рядах. Как же, как же, – не для того я летел тыщи верст, чтобы такая малость меня остановила… Молча поднимаю какого-то студента, вручаю ему свой билет и усаживаюсь рядом с Федором Савельевичем. Прения продолжаются.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
