Да, вот и о Рубцове речь зашла… Мы с Колей были вместе в одном лит. объединении… Светлая сторона русской поэзии так отчётлива видна в его творчестве — особенно тогда она была заметна для меня, на тёмном фоне начала 60-х годов… Трудно такой свет нести, возможно, поэтому-то самых ярких русских поэтов так часто ждёт безвременная кончина.
Вот ещё один тому пример: замечательная поэтесса — Галина Смирнова. Она так и не успела увидеть свои стихи напечатанными в альманахе… В последних стихотворениях у неё появилась тема Бога. Мы с ней делали первые шаги к вере. Отпевали её в чудесной часовне на Южном кладбище. Мне пришлось нести гроб — это было такое сильное впечатление… В гробу у неё было светлое лицо. И батюшка потом сказал: «Мне было легко её отпевать». Так же точно и маму мою хоронили: светло, без печали…
— Как вы находите таких талантливых поэтов, если они не члены Союза?
— Само складывается… Бог меня с этими людьми сводит. Помню случайное знакомство с моряком, капитаном Виктором Демидовым. Он шёл тогда к Богу, переосмыслял свою жизнь, а в результате получилась книга стихов «Молитва капитана»… Я долго общалась с ветеранами войны, у нас был целый поэтический кружок… Потом вышел общий сборник членов этого кружка под названием «Было так»… Я их очень люблю, ветеранов. Они для меня — святые люди. Они меня защитили, они спасли меня.
Помню Сталина голос.Он был не стальной, а родной.Он пронёсся над целой странойи с победой поздравил,и теперь говорить может только больной,что Господь не управил.
Я сугубый консерватор, недаром мне дали премию «Традиция»… У меня все премии смешные, а по деньгам — ноль. Но я бы не хотела иметь премию имени Анны Ахматовой. Не хочу! Мне не интересно это имя. Вот если бы была литературная премия имени о. Иоанна Миронова!.. Я бы была рада такую получить!
А вообще-то поэту в быту очень нелегко. Очень нелегко поэту среди непоэтов — это такая тягость, такой ужас. Это крест, особенно если речь идёт о женщине. Чужой поэтический талант окружающие с трудом переносят. Было у меня такое стихотворение в молодости написано:
Лисы были ласковы,бобры были добры,лапками и глазкамизвали из норы.Волки были вежливы,медведи каждый разуслугами медвежьимибаловали нас.Гладили нам рукимягкие ежи,были все гадюкибезвредней, чем ужи.Кроткие овечки —что уж говорить!..Только человечкине давали жить.
Кстати, за эти стихи в начале 60-х годов газета «Смена» объявила меня и декадентом, и чуть ли не диссидентом…
— Поэтический талант как-то отличается от прочих талантов?
— А что такое вообще талант? Я считаю, что большинство людей талантливы. Все созидательные люди талантливы. Но не обязательно в стихах. Стихи — это особое, стихи — это некое новое бытие слова. А слово — это само по себе понятие священное. Поэты работают со священным материалом, а значит, должны ему соответствовать — хоть как-нибудь, хоть в меру сил… И надо иметь Божие благословение на подобный труд, а благословение это люди, наверное, получают от рождения. Сильное желание писать стихи — это ещё не талант — это просто склонность к графомании. Спаси их Господи, тех людей, которые хотят петь, не имея голоса. Что им посоветовать? Остановитесь, присмотритесь к себе, поймите, что у вас получается лучше — вот тем и занимайтесь.
— Почему среди женщин есть много прекрасных — даже гениальных — поэтесс, а прозаиков нет?
— Склад ума должен быть другим у прозаика — не женским, системным. Для женщины и поэтический-то дар невероятно тяжёл. Если женщина живёт для поэзии, её уже не хватает ни на что иное. У меня нет детей — и слава Богу за всё. А вот у Ахматовой был сын, но разве можно считать её настоящей матерью? Нет, как это ни печально… У Цветаевой были дети, но разве она воспитывала их по-настоящему, разве она знала истинную материнскую любовь? Что-нибудь одно — или стихи, или семья. Тут надо отрешиться от всего.
Когда я стану умирать,кто будет в головах рыдать? —Я не жена, не мать…Пусть надо мной прочтут стихи,отмолят все мои грехи,легко мне будет спать.А ты, мой милый ученик,к таким заветам не привык,да надо привыкать…
— Что же это за дар такой, который отрешает человека от всего житейского?
— Особым Божиим промыслом он даётся, так я считаю. Господь даёт тебе его, а уж как ты распорядишься…
— Так не сродни ли это монашеству?
— Ну, это вы уж чересчур… Нет, ни в коем случае. Куда мне с монахами равняться… Но, разумеется, хотелось бы. Хотя, в этом случае от стихов пришлось бы отказаться… Но если на православной выставке, где мне как-то пришлось продавать свою книжку, ко мне подходили люди и говорили, что находят в моих стихах ответ на какие-то тайные вопросы души… Разве это моя заслуга? Но к этому сразу не придёшь… Надо дожить до моих лет, чтобы понять кое-что в жизни, и надо потерять любимую маму. Для меня смерть мамы — особое событие…
— Не тот порядок слов! — мне говорила мама,в родимом языке моём педант.Я слушала её… На что была упряма,но верила в родной её талант. —Логически неверно ударенье, —мне мама говорила иногда.Ах мама, математик от рожденья!И мне знакома логика труда.Теперь, когда слова стоят в порядке,порою просто не хватает слов…И не хватает дней… И ночи кратки…Иной порядок снов.
— Простите, я не совсем понял… Ваша мама, по этому стихотворению судя, учила вас писать стихи? Это так?
— Тут генетическое что-то. Я первый свой стих сочинила в три года… Мама моя писала стихи, а папа — прозу. Мама — это был мой творческий руководитель, — чистый человек, её все любили. Она была корректором «Дней русской поэзии» и редактором всех моих книг. Даже на смертном одре лёжа, в свои 96 лет, она отбирала мои стихи для московского «Дня поэзии». Говорила мне: «Ты называй первую строку стихотворения, а я скажу, надо его публиковать или нет». Она все мои стихи помнила! Родилась мама в большой, дружной и очень верующей семье в 1904 году, но сама была нецерковна. Это понятно: когда революция нагрянула, она ещё заканчивала гимназию… Но свет Христов в ней горел, и греха она боялась… Она, например, не могла соврать. Мне звонит кто-то; я говорю: «Мама, скажи, что меня дома нет». — «Я не могу». — «Почему?» — «Но ты же дома». Когда я стала воцерковляться, приглашала батюшек домой, мама не возражала — присматривалась, молчала… Как могла, я пыталась привести её к Богу, и она не отталкивала меня в этих попытках. Помню, перед самой смертью лежит она на кровати, вытянувшись, с закрытыми глазами. И вдруг у неё начинает меняться выражение лица: сначала на нём отражается страх, потом радость, блаженство и, наконец, смирение, мир… «Мама, ты не ангела ли увидела?» — «Наверное…» — отвечает… На сороковой день снится мне сон: стою я в каком-то безвоздушном пространстве, поодаль от меня мама в том костюме, в котором я её похоронила, за столиком, в точности повторяющим форму кануна. Вокруг сидят старцы рядами, один над другим, одеты не в белое, но белобородые. И я говорю им: «Я всё делала как надо! Я была всё время с ней, я старалась!» Вот и весь сон.
— С тех пор, как вы обратились к вере, не возникало ли у вас желания отказаться, отречься от своих старых стихов?
— Конечно. Обязательно! У меня есть, например, такое: «Был бы Бог, Он бы увидел, как любила я тебя». Но я же некрещёная тогда была! И всё же, если я и приблизилась к Богу, — то роль поэзии тут очень велика. Она заставляет глубже чувствовать, зорче видеть. Я в молодости работала заведующей читальным залом в библиотеке слепых…
Я видела многих слепых. Слепые меня не видали. Но души упрямые их частицу моей разгадали. И я выбирала свой путь, бродила, искала пределы. Лишь стоило к горю прильнуть — прозрела, прозрела, прозрела…
— Ирэна Андреевна, а есть у вас стихотворение, которое вы любите больше остальных? Есть? Прочтите его пожалуйста.
— С удовольствием.
Горит икона золотая,не увядает райский сад.Ах, мама, ты совсем седаяи у тебя печальный взгляд!Ах мама! Горести растают,как майский снег, как невский град…Ведь есть икона золотаяи для страдальцев райский сад.
* * *
Не могу не привести недавнее интервью с ещё одним современным поэтом — Борисом Александровичем Орловым. И снова — вопросы повторяются, ответы — различны…
