Никакого шевеления разума. Видно крепко прошелся фламатер по поверхности нашего спутника, напрочь вымел нечисть. Бесполезно было искать следы материальной деятельности архонтов. Они по натуре своей разрушители. Хотя мне приходилось встречать жаждущих созидания демонов. Стоило им хотя бы что-нибудь сотворить собственными руками, и они сознавали, что это хорошо. Тогда перед подобными, увидевшими свет исчадиями открывалась трудная, едва натоптанная дорожка в Миры просветления. Это был долгий, едва ли одолимый для вывернутой наизнанку души путь.
Лунные сутки я так и провел в тени. Для начала залег в тайном логове. Местность вокруг напоминала развалины. С бегом Солнца по однообразному черному небосводу менялась температура — более ничего… Если где-то в недрах небесного тела ещё теплилась жизнь, пусть даже в неорганической форме, то разве что в планетарном ядре. Но даже оттуда, даже отголоском до меня не долетали мысленные крики злобной красавицы Воглеа. Помалкивали датчики, сброшенные мной во время облета Луны. Замерли стрелки на циферблатах, составлявших чудесный браслет. На одном из них отсчитывалось лунное время, на следующем земное — девятого часового пояса, — а вот этот, как объяснил фламатер, итожил галактическое. За весь тот срок, что я следил за этим циферблатом, стрелки на нем даже не шевельнулись, как, впрочем, и во всех остальных девяти окошечках. Может, масштаб был мелковат? Или рано мне было пользоваться галактическим временем?
Я поднял голову, огляделся.
Тишина, глушь. Безмолвный, отвердевший от холода край.
Наконец, час пробил. Пора, мой друг, пора! Робея взлетел я над присыпанной мелкой дресвой поверхностью. Впереди меня ждало свидание с Дхармом. Я вообразил его древним — куда там патриархам! — с седой до пят бородой, сгорбленным стариком. Едва переставляя ноги, опираясь на клюку, бродит он по каменистой, неровной поверхности Луны. Путь его не знал конца, как, впрочем, и начала.
Нить размышлений уводила его далеко в глубины соотношения Чета и Нечета — именно эту тему в качестве досуга давным-давно вложил в его ячейки библиограф ди.
Реальность оказалось куда проще. Первобытней, что ли… Никакого намека на библейские реминисценции. Без труда я отыскал мелкий неприметный кратер, примыкавший к обрывистому склону хребта. Вал кратера служил как бы предмостным укреплением к зубчатым угрюмым вершинам. В изломистой, расширяющейся расщелине, чье устье выбегало прямо к замершему в центре полукружья Каменному пальцу, — обнаружилась броневая, изрытая щербинами, присыпанная пылью плита. Я сунул руку в отверстие, помыслил слова команды на русском языке, — потом подождал немного, пока не ожил запорный механизм. Плита дрогнула и отъехала в сторону, и я оказался в привычно сработанном, полукруглом шлюзе. Не спеша, участок за участком, начали просыпаться скругленные стены — по ним побежали светлячки, огневые змейки и спиральки. Наконец под потолком кроваво-красным светом загорелась лампа. Точно такая же, как и в том шлюзе, где отдыхал койс. Я приблизился к овальному, обработанному до зеркальной поверхности входу, вообразил черту, потом две черты, подождал.
— Фу-фу, — наконец пришел ответ. — Русской кости здесь слыхом не слыхать, видом не видать, а нынче русская кость сама ко мне явилась. Зачем, добрый молодец пожаловал?
— Познакомиться с тобой, Дхарм, желаю, ума-разума набраться. Слышал я о твоей мудрости…
— Что ж ты о ней слышал?
Я воспроизвел текст, заученный мной на Земле.
Четное порождено Нечетным…
Наступила тишина. Я с надеждой глянул на дверь. Она не шелохнулась.
Наконец пришел ответ.
— Сам-то понял, что здесь нагородил? Ступай, добрый молодец, и познай самого себя. Потом приходи.
— Па-азвольте! — возмутился я. — Человек за тридевять земель явился. У меня дело, не терпящее отлагательств.
Никакого ответа.
Веселенькое дело — ступай, мол, и познай самого себя. Как говаривал мой знакомый Сократ — нет ничего труднее подобного мероприятия. Самое же легкое, утверждал тот же мудрец, давать советы другим.
— Что там у нас с припасами? — поинтересовался я у ковчега.
— На пару недель хватит.
Теперь мне стали понятны гнев и возмущение фламатера — подобный тип кого угодно мог вывести из себя. Я представил протокол, в который скрупулезно заносились ответы вернослужащего Дхарма. Синклит, по-видимому, выслушивая их, терял дар речи. Да, на такое дело не всякого пошлешь, пусть он даже из вернослужащих вернослужащий. Тут до меня начал доходить свет истины, которую вложил в свой ответ свихнувшийся искусственный разум. Ведь он всерьез твердил о проникновении в самого себя. Койс ему не собеседник, он давным-давно познал, что и кто он есть, а Дхарму свежатинку подавай. Прозрений ему надо, божественных откровений, исповедей. Этого, пожалуй, он от меня не дождется. Кто я? Представитель рода, полученного в результате скрещивания несовместимых, на первый взгляд, геномов. Человековолк или волкочеловек? Или, может, человекобог? Спаситель, прости грешнику богохульные мысли! Вразуми и просвети! Подскажи, как устроен мир, как я устроен?
М-да, и как же мы устроены? Две ипостаси живут во мне, живут не совсем ладком, но на части друг дружку не рвут. Тоже загадка — как мирный обыватель, этакий чуть-чуть образованный Санчо Панса, вообразивший себя Донкихотом, слился с жаждущим подвигов, героических деяний вурдалаком?
…На исходе пятого земного дня я кое-как разобрался в мудреном пароле ди. Мне стал ясен их взгляд на сущность формы. Что-то в этих воззрениях было от диалектики, однако метафизика Чета и Нечета ни в коем случае не претендовала на всесторонность и всеохватность. Этот принцип касался только кажущейся оболочки мира и явлений.
Плюс и минус, два полюса, глубь и высь — им никогда не слиться, никогда не расстаться. Они едины и разобщены. Они симметричны относительно друг друга. Они — Чет! Тогда Нечет — нечто объединяющее их, возводящее в систему, являющее сущность как особенное. Два угла треугольника цементируются третьим углом — и перед нами законченная фигура. Единица! Вот в чем разгадка. Два скрепляется одним. Добро и зло в мире — два полюса, плюс и минус. Что же их скрепляет? Создатель? Он уравновешивает добро и отсутствие добра? «Свет» и «тьма» объединяются в «сутки».
Все это я выложил на исходе первой земной недели. После некоторой паузы на меня грудой посыпались мысленные вопросы — только успевай отвечать:
Что круглее колеса?
— Солнце круглее колеса.
Где веселее всего поют на святки?
— На небе.
Где садится солнце и где покоятся ноги мертвеца?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
