Акрополь таврический
При входе в Северную бухту к «Димитрию» подошел катер с вооруженными матросами. Они поднялись на палубу, открыли трюм и крикнули вниз:
— С легким паром, сачки! Вылезай по одному! Живо! Начальник выходит последним!
Грязные «сачки» вылезли на палубу. Их обыскали, отобрали оружие, арестовали и увели. А комиссару Николаевского порта вежливо сказали:
— За вами приедет сам комендант порта.
Но комендант, конечно, не приехал, и комиссар только посмеивался в прокуренные усы.
«Димитрий» отшвартовался у пассажирской пристани в Южной бухте. Пассажирам объявили, что дальше «Димитрий» не пойдет. Течь на «Димитрии» усилилась, швы в обшивке разошлись, машина была почти сорвана с фундамента, и потому пароход уведут прямо на корабельное кладбище.
Мне было жаль «Димитрия», особенно когда к нему подошел буксир и «Димитрий», давая прощальные гудки, поплелся вслед за буксиром на свалку.
Все-таки этот благородный и дряхлый корабль сделал последнее напряжение, прорвался через ледяной шторм и спас всех нас.
Я вышел на берег. Попутчики мои незаметно исчезли. Я остался один.
Куда было идти? И я пошел, конечно, на Графскую пристань, чтобы посмотреть на Севастополь, погруженный в желтоватую древнюю дымку, и решить, что делать дальше. Знакомых у меня в Севастополе не было, если не считать девушки-поэтессы. Но я забыл ее адрес и даже имя.
Я сидел на скамье, греясь на слабом солнце, и дремал от тишины и успокоения, наступившего после недавнего бурного плавания.
Сидел я, должно быть, долго, пока желтоватая дымка не начала приобретать багровый оттенок и с моря, где заунывно мычал звуковой буй на Константиновском рифе, не дохнуло холодным ветром.
Я решил идти в единственное для меня, сотрудника «Моряка», убежище — в Севастопольский союз моряков.
Секретарь союза — пожилой моряк с грустными украинскими глазами — выслушал меня и потом долго смотрел на меня, не говоря ни слова. Я решил, что он забыл обо мне, и осторожно кашлянул.
— Я об вас сейчас все время и думаю, — сказал секретарь. — Значит, хлеба нет? Ничего нет? И вдобавок нет крыши над головой? Получается хреново!
Он опять надолго замолчал, потом тяжело вздохнул, потянул к себе блокнот из бурой оберточной бумаги и начал что-то долго писать, тщательно проверяя написанное и расставляя знаки препинания. После старика Благова это был второй в моей жизни ревнитель препинаний.
— Вот, — сказал он, — с этой бумажкой пойдете на Садовую улицу, в бывший дом адмирала Коланса. Дадите эту бумажку вдове-адмиральше. Только вы ее не пугайтесь, вы же красный беззаветный моряк. Живет она во флигеле со своими недобитками, а в главном доме на улицу мы устроили вроде как детский сад. Для моряцких детей. Подтапливаем изредка и кое-как подкармливаем. По сути дела, никакого сада нет. Так вот, там можете ночевать, но только с пяти часов дня до восьми утра, пока нету детей. Только, смотрите, ночью не замерзните. А то получится неприятность.
Он протянул мне вторую бумажку — распоряжение в морскую пекарню выдать мне буханку хлеба.
— Ешьте по крошкам, — посоветовал секретарь. — Это вам в виде исключения. Вы надолго в Севастополь?
— Не знаю. Нас высадили с «Димитрия». Придется сидеть здесь и дожидаться, когда из Одессы придет второй пароход.
— «Пестель»? — спросил секретарь.
— Да, «Пестель».
— А если он не придет? — неожиданно спросил секретарь.
— Как так не придет?
— А очень просто! Такая же дырявая коробка, как и ваш «Димитрий»! Чтобы прийти, нужно дойти. Вот задача!
Это была непреложная истина, и я не мог с ней не согласиться.
— «Пестель», — сказал я уныло, — должен был выйти из Одессы через неделю после нас.
Секретарь вздохнул.
— Ну, в общем, — заметил он неуверенно, — если хлеба не хватит… может быть, дадим еще малость. Подумаем.
Я поблагодарил его и пошел в пекарню. Было три часа дня, и до пяти мне все равно некуда было податься.
Пекарня помещалась на третьем дворе, в закоулке. У входа в третий двор стоял вооруженный человек. Он посмотрел мою записку и пропустил меня.
Пекарь вынес мне буханку хлеба, но, не давая в руки, спросил:
— Во что вы ее завернете? И в чем понесете?
У меня не было ни газеты, ни кошелки.
— Э-э-э! — укоризненно протянул пекарь. — У вас его уже в подворотне отнимут. Как же я вам выдам хлеб? Нету никакого смысла мне его вам выдавать.
— Неужели так уж и вырвут? — спросил я.
Пекарь рассердился.
— Вы что, с луны свалились! Вырвут и раздерут по клочкам. Они у ворот дежурят целые сутки. Юрка! — позвал он.
Из задней комнаты вышел мальчик лет десяти. Он был так худ, что казалось, от него остались одни глаза.
— Юрка, — приказал мальчику пекарь, — выведи этого чудака с хлебом на Мичманский бульвар фарватером «Ижица». Только чтобы все было в аккурате. Хлеб, товарищ, спрячьте под пальто. И не вздумайте есть его на улице. Ни-ни! Увидят — тогда вас уже ничто не спасет. Они… — сказал он значительно и повторил: — Они беспощадно следят за каждым.
— Кто это «они»? — спросил я.
— Ей-богу, товарищ, неначе вы свалились с Марса. Как — кто? Голодные, конечно.
Мальчик провел меня через пекарню в узкий проход между высоких стен. В одной стене была пробита калитка. Мальчик открыл ее громадным медным ключом, и по внешней чугунной лесенке, заставленной вазонами с высохшими фуксиями, мы поднялись на второй этаж старого дома.
Мальчик ловко открыл гвоздем резную дубовую дверь с изображением мечей и знамен, и мы вошли в чью-то квартиру.
— Идите тихо, не пугайтесь, — сказал мальчик. — Только ни с кем не разговаривайте. Можете только поздороваться, если хотите.
Он толкнул первую дверь. Мы пошли в гостиную с роялем, портретами важных адмиралов с длинными баками и пустым аквариумом. В него доверху была навалена черная картофельная шелуха. Она уже дурно пахла. На софе лежала маленькая и желтая, как птичка, пожилая женщина.
— Болтаются тут целый день, — сказала женщина, — и еще вежливость разводят! Здороваются! Никто вас не просил здороваться!
Я смущенно проскочил за Юркой в следующую комнату, должно быть бывшую столовую.
Из-за китайской шелковой ширмы высунулась сонная, всклокоченная голова красивого молодого человека. Он посмотрел на Юрку и погрозил ему кулаком.
— Видал миндал?
— Вы не очень показывайте! — сказал, задираясь, Юрка. — Ходил и буду ходить. Вы что ж думали, мы вам задарма хлеб выдаем? За какие такие ваши заслуги перед революцией? Паразиты!
Голова тут же скрылась. Потом мы прошли через заросшую паутиной кухню. Там сидела молодая миловидная женщина без единой кровинки в лице. Подняв платье, она неподвижно смотрела на свои опухшие колени, растирала их ладонями и
