— И все-таки, Герман Борисович. Нельзя исключать опасность уничтожения объекта. Как бы он ни был основательно подготовлен, но фактор случайности… Сами же знаете: иногда бывает и так, что опытнейшие бойцы, участвовавшие в секретных операциях повышенной сложности, нелепо гибнут в стычках с уличной шпаной…
— Все может быть, — не стал спорить Магнум.
— А если Трегрея все-таки уничтожат, тайна Столпа Величия Духа никогда не будет разгадана. В саратовском детдоме постигают только первую ступень Столпа. А всего этих ступеней, как известно, три. И никто, кроме самого Трегрея, две последние ступени нам не разъяснит. Да и вообще, Герман Борисович…
— Вмешиваться в ход событий запрещаю, — официальным тоном проговорил Магнум. — И донесите это мое распоряжение до майора Глазова. Ясно, Антон?
— Так точно, — ответил Антон и поднялся. По голосу шефа он понял, что аудиенция закончена…
Эта мысль пришла ему на ум неожиданно. Покинув кабинет главы Управления, Антон не торопясь шел по коридору, на ходу постукивая папкой по колену — и вдруг остановился.
«А, может, старик вовсе и не стремится к тому, чтобы секрет всех трех ступеней Столпа был раскрыт? — подумал Антон. — Интерес к „детдомовцу“ инспирирован сверху, и на то, чтобы прямо нарушить определенные указания, старик, конечно, не пойдет. Другое дело, вот так… по воле случая… Сдается мне, если Трегрей все же погибнет, Магнум особой скорби не испытает. Но… почему?»
«Переломить систему возможно, — вспомнил Антон слова Магнума. — А наша работа как раз и заключается в том, чтобы эту систему оберегать…»
Причин сомневаться в принципиальности следования служебному долгу и компетентности Магнума никогда не пришло бы в голову никому в Управлении. Старик руководствовался лишь интересами государства.
«Неужели, — качнувшись вперед, чтобы продолжать движение, подумал Антон, — старик разглядел в Трегрее и в этом его Столпе реальную опасность для страны?.. Пожалуй, не то чтобы разглядел — иначе заявил бы об этом в открытую — а, скорее, почувствовал…»
Глава 2
Подействовал ли таким образом введенный капитаном Арбатовым препарат, повлиял ли длительный сон, тем самым препаратом вызванный, но рядовой Женя Сомик пришел в себя на узкой койке санчасти легко и сразу. Былой ужас, стискивавший его душу, истаял бесследно. Рядовой Женя Сомик чувствовал себя совершенно спокойным. Ломило под ушами, остро болело горло, точно на парне был тесный ошейник, но это Сомика почти не беспокоило.
Женя открыл глаза, приподнял голову и огляделся вокруг.
Странное чувство вдруг коснулось его сердца и постепенно, но неуклонно стало наполнять все его существо — чувство обновленности… Эта обновленность ощущалась столь явственно и сильно, что можно было подумать: тот самый Сомик, обожавший поспать после обеда, телевизионные сериалы, мамины разогретые в сладких сливках блинчики и любое проявление действительности воспринимавший как враждебное вторжение в собственный обособленный мирок, тот бывший Сомик и в самом деле умер. Задохнулся в тесной петле скрученной из воняющей потом майки. И вынырнул из беззвучного, душного небытия совершенно другой человек, выглядевший так же, как бывший Сомик, и так же звавшийся. Кроме внешнего облика и имени у бывшего Жени и Жени настоящего не было ничего общего.
Этот новый человек обвел взглядом пропитанную больничной маслянистой вонью палату, и сердце его не сжалось тоскливо, как, конечно, сжалось бы у того, бывшего Жени Сомика. Новый человек повернулся к окну, за которым старшина Нефедов, грохоча матюгами, распекал за что-то сержантский состав роты, — и у него, у нового Жени, не захолонуло тревожно в груди, как захолонуло бы у бывшего Жени. Новый человек отвернулся от окна, приподнявшись, скрипнув панцирной коечной сеткой, сел и уперся взглядом в соседнюю койку, на которой неподвижно лежал, раскинув руки, рядовой Мансур Разоев. И новый, настоящий, Женя Сомик не вскочил, не закричал от ужаса, как, наверное, сделал бы бывший Женя.
Сомик некоторое время разглядывал спящего Мансура, не торопясь, с интересом, словно видел его впервые. А потом вдруг усмехнулся. Какими ничтожными вдруг показались ему былые страхи по сравнению с той черной бездной, в которую он совсем недавно едва не грянул безвозвратно… Да и эта бездна теперь, впрочем, не ощущалась таким уж непроглядным ужасом. Все-таки, что-то там есть, за порогом жизни, какое-то продолжение… Ибо не было бы этого продолжения, не было бы надежды на него — не было бы и смысла в самой жизни. Разве сам Женя, готовясь затянуть петлю на своей шее, ожидал слиться с абсолютной пустотой? Исчезнуть совсем, окончательно? Нет, он лишь предвкушал покой и отдохновение. Страшит людей (Сомик теперь точно это знал) лишь миг перехода в смерть. Сам Женя этот миг уже попробовал на вкус. Поэтому даже его он не боялся.
В палату, громыхнув дверью, влетел комроты Киврин.
— Очухался уже, суицидник? — неприязненно осведомился майор. — А то я заходил раньше, с соседом твоим побеседовать, а ты дрых… Давно пришел в себя?
— Здравия желаю, товарищ майор, — начал было приподниматься Сомик.
— Лежи! — махнул на него рукой Киврин. — Глазов тебя допрашивал?
— Никак нет.
— Ну, да его и в части нет… Оно, кстати, и к лучшему…
Замкомполка придвинул себе стул, сел у койки Жени, смерил рядового взглядом недоброжелательным и суровым и проговорил:
— Приступим…
Женя выразил свою готовность начать разговор спокойным кивком, мельком подумав, впрочем, что раньше бы вряд ли смог выдавить хоть слово, если б к нему вдруг обратился настолько старший по званию. Киврин напористо и обстоятельно принялся выяснять причины, сподвигшие рядового Сомика на самоубийство. Женя отвечал почти не думая, размеренно и честно — ему легко и приятно было озвучивать мысли, проходящие сквозь призму новоприобретенного понимания мира. И с каждым Жениным ответом блеклая физиономия Киврина приобретала все более озадаченное выражение.
— Избивали? — равнодушно говорил Женя. — Да нет, не избивали… Если не считать тычков и пинков, чтобы я шустрее двигался. Кто именно? Да все, кому не лень. Увидели, что слабак, и рады стараться… Смеялись, да. Почему решил повеситься? Дурак был, товарищ майор, вот почему. Помутнение нашло на меня…
Когда майор задал вопрос, не имеет ли Сомик намерения повторить попытку суицида, Женя посмотрел на Киврина, как на сумасшедшего.
— Конечно, нет, — ответил он, пожав плечами. — Из-за чего бы?..
Завершая допрос, майор несколько раз переспросил:
— Я не понял, боец, что, все нормально, что ли, с тобой? — и каждый раз получая утвердительный ответ, пытливо всматривался в спокойное Женино лицо. — Может, тебя запугали, а? — выдвинул еще предположение Киврин, покосившись на недвижимого Мансура на соседней койке. — Говори откровенно: кого боишься?
— Никого, — искренне признался Женя.
Предложение по поводу перевода в другую воинскую часть Сомик отверг без колебаний. На что Киврин, нахмурясь, заявил:
— Ну, это не тебе решать. Нам здесь такие… с помутнениями не нужны.
Сомик пожал плечами. В данный момент ему было все равно.
Покинув палату, майор Киврин трижды неожиданно возвращался, резко распахивая дверь, словно пытался застать рядового Сомика врасплох совсем не в том состоянии, в каком тот пребывал во время допроса. И, неизменно натыкаясь на вежливо вопросительный взгляд Жени, медленно втягивался обратно в коридор, осторожно прикрывая за собою дверь.
После ухода комроты Сомику захотелось пить. Он спустил босые ноги с койки, наклонился, чтобы поискать тапочки… или что там полагается определенным в санчасть?.. И в шею ему ударила тугая боль. Горло перехватило, в груди зажгло… Сомик надсадно закашлялся и долго не мог продохнуть от кашля. Когда же приступ успокоился, Женя поднялся (под койкой, кстати, никакой обуви не обнаружилось) и босиком зашаркал к раковине. Напившись из-под крана, он обернулся, чтобы вернуться обратно на свою койку. И неожиданно обнаружил, что сосед его по палате уже проснулся.
Мансур, повернувшись набок, положив косматую голову на руку, исподлобья смотрел на Женю. Черные глаза поблескивали из-под неровных черных прядей, как отверстия двух ружейных дул. Многое было в этом тяжелом взгляде: привычный угрюмый вызов, агрессивно непреклонное требование к оппоненту опустить глаза, втянуть голову в плечи и как можно скорее отступить с «линии прицела»… Еще безусловная готовность вот прямо сейчас, немедленно сорваться с места и перейти от психологической атаки к самой что ни на есть физической. Да еще… неясно угадывалась на неглубоком дне черных глаз Мансура какая-то потаенная, мучающая его своей неразрешимостью проблема.
