Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как указывал А.И.Деникин, выступление Л.Г.Корнилова запоздало. К этому моменту разложение рядового состава армии зашло настолько далеко, что Л.Г.Корнилов не мог опираться исключительно на русские по национальному составу части. В мятеже участвовал 3-й конный корпус и Туземный корпус, развернутый из Кавказской дивизии приданием ей 1-го Осетинского и 1 го Дагестанского полков. Генерал Крымов был снят с командования 3-м корпусом для командования всей армией, двинутой на Петроград. Корнилов остался в Ставке в Могилеве.
Л.Г.Корнилов не обратился к войскам лично, чтобы их воодушевить, а ограничился только письменным приказом. Возможно, что этого хватило бы для дисциплинированного войска во внекризисной обстановке, но кризисная обстановка требует прямого обращения лидера к массе рядовых. Строк приказа недостаточно. Кроме того, как отмечает генерал П.Н.Краснов, тон приказа не соответствовал духу массы войска, чем немедленно в своем обращении к войскам воспользовался “Керенский”.
Отношение же руководства “мятежа” к государственному перевороту было крайне легкомысленное.
Когда П.Н.Краснов свои сомнения высказал в штабе у Л.Г.Корнилова, его «разуверили и успокоили: Керенского в армии ненавидят. Кто он такой? — штатский, едва ли не еврей, не умеющий себя держать фигляр, а против него брошены лучшие части. Крымова обожают, туземцамвсё равно, кудаидти и кого резать (т.е. русским не всё равно: — наше замечание при цитировании) лишь бы их князь Багратион был с ними. Никто Керенского защищать не будет. Это только прогулка, все подготовлено» (ист. 93, стр. 23).
Из-за отношения к государственному перевороту как к прогулке диспозиция предусматривала доставку войск непосредственно в Петроград по железной дороге и далее уже собственно осуществление переворота вместо того, чтобы доставить войска в район сосредоточения на подступах к Петрограду, предусмотрев дальнейшее, — независимое от государственного транспорта, — самостоятельное движение войск из района сосредоточения под хорошо организованным командованием.
В результате, пока ехали поездами, единого командования не было; на многочисленных остановках войска слушали агитаторов из числа железнодорожных рабочих и неизвестных солдат (уже в 1916 г. этих “неизвестных солдат” по железным дорогам кочевало более миллиона). И хотя железнодорожники, уставшие от буйства дезертиров на дорогах, первоначально поддержали Л.Г.Корнилова, по крайней мере, вне зоны Петроградского железнодорожного узла, но войска скапливались на станции Дно, потому что пути в районе Вырицы были разобраны выдвинутыми навстречу частями Петроградского гарнизона. Прибывшие части попадали сразу на митинг, чего диспозиция штаба генерала Л.Г.Корнилова не предусматривала.
28 августа юлианского календаря Корнилов и Керенский объявили один другого изменниками и войска обсуждали, кто из них изменник.
П.Н.Краснов приводит образец такого диалога. На свое обращение:
«Мы должны исполнить приказ нашего верховного главнокомандующего, как верные солдаты, без всякого рассуждения. Русский народ в Учредительном Собрании рассудит, кто прав, Керенский или Корнилов, а сейчас наш долг повиноваться», — Краснов получил ответ:
«Господин генерал, — отвечал мне солидный подпрапорщик, вахмистр со многими георгиевскими крестами, — Оборони Боже, чтобы мы отказывались исполнить приказ. Мы с полным удовольствием. Только, вишь ты, какая загвоздка вышла. И тот изменник, и другой изменник. Нам дорогою сказывали, что генерал Корнилов в Ставке уже арестован, его нет, а мы пойдем на такое дело. Ни сами не пойдем, ни вас под ответ подводить не хотим. Останемся здесь, пошлем разведчиков узнать, где правда, а тогда — с нашим удовольствием — мы свой солдатский долг отлично понимаем» (ист. 93, стр. 24).
Митинги шли, как пишет Краснов, в духе:
«Товарищи! Керенский за свободу и счастье народа, а генерал Корнилов за дисциплину и смертную казнь!
— Товарищи! Корнилов — изменник России и идёт вести вас на бой на защиту иностранного капитала (т.е. в отличие от Ленина, “продавшегося” немцам, это следует понимать, что Корнилов “продался” французам и англичанам: — наш комментарий при цитировании). Он большие деньги на это получил, а Керенский хочет мира!..
Молчали драгуны, но лица их становились всё сумрачнее и сумрачнее. Приверженцы Керенского пустили по железным дорогам тысячи агитаторов, и ни одного не было от Корнилова» (ист. 93, стр. 26).
В итоге войска, в которых был некомплект командного состава, а часть начальников была сменена непосредственно перед выступлением, из войсковых частей, подчиненных дисциплине, превратилась в митингующую небоеспособную толпу. Всего этого не было бы, если бы Корнилов лично возглавил движение, позаботившись об управлении частями во время перевозки и в районе сосредоточения армейской группы[365]. После обращения Керенского часть воинских эшелонов была железнодорожниками развезена по захолустьям и там попросту брошена.
Всего этого можно было бы избежать, если бы планировался не железнодорожный марш в Петроград, а взятие Петрограда. Революционно настроенные части Петроградского гарнизона, выдвинутые навстречу и полгода до этого митинговавшие, скорее всего не смогли бы воспрепятствовать военной операции против столицы; но они смогли воспрепятствовать железнодорожному маршу разрозненных частей, лишенных централизованного командования и дисциплины при передислокации.
Крайне низкий организационный уровень выступления, низкий военный уровень разработки операции позволяют сделать только один вывод: “корниловщина” не была «военным заговором правых», как в этом пытаются уверить во всех советских учебниках истории. Это было стихийное, под воздействием ЭМОЦИЙ, легкомысленное выступление некоторой части высшего генералитета, спровоцированное самим “Керенским” и не поддержанное остальным генералитетом. Будь это действительно далеко идущий заговор, то “вольница” Петроградского гарнизона, больше занятая митингами, а не боевой подготовкой, не устояла бы против военного профессионализма на уровне выше тактического. Но эмоциональные срывы проявляются по-разному, в зависимости от наличных возможностей: у генерала Корнилова в 1917 г. — как попытка переворота; у майора Пустобаева (тоже шутка предиктора: бает пустое) в 1990 г. — как вопль: «Демократы! Караул! Переворот!»
Другое дело: в случае успешного переворота смог бы Корнилов удержать государственную власть, расширяя социальную базу диктатуры? Начинал он переворот, не имея социальной базы: рядовой состав шёл на непонятное ему дело не по убеждению, а по причине подчинения дисциплине военной структуры. Как только структура распалась, кончилась и “корниловщина”.
По отношению к “корниловщине” “Керенский” сыграл пробольшевистскую роль. Как профессиональный политикан, юрист-адвокат, выжимающий сострадание и гнев у публики в суде за гонорары, а не во имя Справедливости, умеющий держать и “заклинать” толпу, “Керенский” мог бы помочь Корнилову исправить его ошибки во время митингования войск, если бы они были в сговоре, как полагал Л.И.Путилов.
По завершении “мятежа” Корнилов был арестован и заключён в тюрьму, откуда бежал за Дон, где впоследствии возглавил добровольческую армию. Убит во время боев под Екатеринодаром (Краснодар). Генерал Крымов, командовавший по поручению Корнилова “мятежной” группой войск, застрелился.
После корниловского выступления раскол в армии между рядовыми и офицерскими корпусом ещё более углубился и ко времени “октябрьского эпизода” “Каменева” и “Зиновьева” был столь велик, что сам “эпизод” мог бы иметь значение мелкой внутрипартийной склоки. Это безусловно было нарушение партийной дисциплины, но только внутрипартийной. И это не была глупость “Каменева” и “Зиновьева”, то есть эпизод «не является случайностью» на что прямо указал В.И.Ленин в “Письме к съезду”; он представлял собой масонское оповещение посвященных о том, что большевики наконец-то созрели, чтобы взять власть.
Выступления же “Каменева” и “Зиновьева” на партийных совещаниях против курса на восстание — не более чем трюк, необходимый для того, чтобы убедиться: партийное руководство действительно готово пойти на восстание, а не просто бросается словами.
“Каменев” и “Зиновьев” в самиздатных источниках называются как масоны. Впоследствии, на IV конгрессе Коминтерна они не поддержали Ленина, выступившего против пребывания “каменщиков” в компартиях.
В “Письме к съезду” Ленина (ПСС, т. 45, стр. 343, 348) есть такая фраза: «Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно, не является случайностью, но что он также мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому». Это можно понимать только как то, что “октябрьский эпизод” принадлежит закономерности; личной вины “Каменева” и “Зиновьева” нет только в том случае, если они, пребывая в партии <в то же самое время были> скованы дисциплиной ещё како-то внепартийной общности, к которой, судя по этой фразе, принадлежал и “Троцкий”. Разбор его качеств Ленин дал в своём письме несколько ранее. Общность, к которой принадлежали Розенфельд, Апфельбаум, Бронштейн, — одна: еврейство, подконтрольное масонству в целом, или еще более узкая “элита” евреев-масонов. Если бы Ленин назвал прямо эту иудомасонскую общность, то “Письма к съезду” до настоящего времени “не было” бы: оно осталось бы неизвестным в тайниках архивов (на всякий случай), либо было бы уничтожено (как неуместное).