Но для чего ее привели на плац? Смутно различая контуры обряда, я надеялся, что предчувствие обманет меня. Не обмануло.
В руке отца Никодима появился самурайский меч (не тот ли, которым был убит Борис?).
Женщина задергалась в путах, расширенными глазами глядя на приближающегося главу ОСОБи. Она не проронила ни слова – такая стойкая или эти ублюдки заблаговременно вырезали ей язык?
Под одобрительные крики стрелков отец Никодим вонзил меч в грудь жертве.
– Ахмат, подойди.
Я приблизился. Женщина была уже мертва, но правый глаз непостижимым образом жил, и время от времени описывал полукруг во ввалившейся глазнице.
– Видишь мой меч, – громко сказал отец Никодим, обращаясь не столько ко мне, сколько к стрелкам. – Это пробочка. Вынуть пробочку – польется вино.
Вино? Что нужно от меня этому сумасшедшему?
К нам подошел офицер. Ухмыльнувшись, он подмигнул мне, одновременно протягивая отцу Никодиму жестяную кружку.
Глава ОСОБи взял кружку и резко вырвал меч из груди женщины. Кровь хлынула из отверстия тонкой дымящейся струей. Отец Никодим поспешил подставить кружку под струю. Звук – точь-в-точь, как если наливаешь себе воды. Кровь лилась недолго, но ее хватило, чтобы наполнить кружку.
– Уберите.
Бойцы поволокли труп женщины прочь. Отец Никодим повернулся ко мне.
– Властью Лорд-мэра ты, стрелок Ахмат, наделяешься…
Он окунул палец в кровь и провел им по моему лицу – ото лба до подбородка, сверху – вниз.
– Правами и обязанностями конунга Армии Московской Резервации…
Снова – палец в кровь. Поперек щек, по носу, от уха до уха… У меня не было возможности посмотреть в зеркало, но, судя по всему, на моем лице после манипуляций отца Никодима вспыхнул кровавый крест…
– Верно служи Лорд-мэру, конунг.
– Служу Лорд-мэру! – отозвался я.
– Пей.
Отец Никодим протянул мне кружку. Едва теплая. Пить человеческую кровь? В Джунглях я много раз слышал о каннибалах и всегда содрогался от омерзения… Что делать, черт подери? Выплеснуть содержимое кружки в рожу «попугая» – и бежать.
Я представил: тысяча стволов нацеливается на бегущего человека и начиняет его свинцом. Некрасивое зрелище, но не оно образумило меня. Я, как и прежде, вспомнил Христо, вспомнил Марину, вспомнил Снегиря. Как там выразился отец Никодим – «польется вино»?
Это было отвращение, это была тошнота. Я пил отвращение и тошноту. Вкус крови…
Сдерживая позыв на рвоту, я протянул главе ОСОБи пустую кружку.
– Ну, ты даешь, – удивленно проговорил тот. – Достаточно было сделать небольшой глоток…
Что ж ты раньше не сказал, гнида?
Ни на кого не глядя, я вытер губы рукавом – на рукаве остался широкий черный след. Шеренги стрелков стали редеть: представление закончилось. В воздухе замельтешили крупные снежинки.
– Конунг, – отец Никодим хлопнул меня по плечу. – Теперь – к Рустаму. Надо отпраздновать твое провозглашение. Тушенки пожрем.
Слово «тушенка» прорвало плотину. Перегнувшись в три погибели, я блевал. Блевал долго и мучительно, гораздо мучительнее, чем при отравлении зеленкой. Лишь после того, как во рту у меня не осталась даже слюны, а желудок зазвенел пустотой, я распрямился.
– Полегчало? – заботливо осведомился глава ОСОБи.
– Угу.
– Ну что ж, тогда едем.
На плацу, кроме меня, отца Никодима и двух особистов не было уже ни души. Стрелки разбрелись по теплым баракам – есть тварку, пить зеленку и, конечно, трепаться по поводу сегодняшнего провозглашения. Пусть треплются, говножуи.
В машине было тихо. Отец Никодим достал из кармана янтарные четки и задумчиво перебирал их, глядя на проплывающую за окном Вторую Военную Базу.
Взглянул на меня, щелкнул четками и, подбросив их на ладони, спрятал обратно в карман.
– Ахмат, давно хотел спросить у вашего брата, каково это – быть конунгом?
– Ваш крест, ведь вы знаете, что я лишь двадцать минут, как конунг.
– Да я не об этом, – досадливо отмахнулся отец Никодим. – Что ты чувствуешь? Эйфорию, мандраж?
Что я чувствую? Чувствую, что по уши в дерьме – вот что чувствую.
– Пожалуй, эйфорию. Легкую.
Отец Никодим засмеялся.
– Легкая эйфория – это прекрасно. Это что-то из чувственного арсенала бывших… Ты ведь знаешь о существовании бывших, Ахмат?
Странный, если не глупый, вопрос. Как можно не знать о бывших, если все кругом говорит о них?
– Знаю, ваш крест.
– Так вот, – глава ОСОБи потянулся, достав длинными ногами чуть ли не до спины шофера. – Я в свое время весьма увлекался бывшими, их, так сказать, культурой. Ты не поверишь, но легкой эйфории в этой культуре уделялось значительное место. Впрочем, бывшие предпочитали использовать термин «любовь»… Выходит, ты чувствуешь любовь, Ахмат.
Сидящий, как истукан, особист вдруг прыснул со смеху. Спина шофера пришла в движение. Отец Никодим, скаля зубы, хлопнул меня по плечу:
– Ну и рожа у тебя – камень! Ведь это шутка, Ахмат, всего лишь шутка. Я засмеялся через силу. Шутка?! Мне почудилось, что глава ОСОБи знает про меня и Марину…
– Ты спрашиваешь, куда мы едем? – вспомнил отец Никодим. – А мы уже приехали…
Перед нами – одноэтажное здание из серого кирпича с шиферной крышей и заколоченными окнами.
Внутри пахло табаком и зеленкой. За грубо сколоченными столами – люди. Шум жующих челюстей, стук кружек о дерево, разговоры, крики, смех. На нас – ноль внимания. По бетонным ступенькам мы спустились на заплеванный пол.
Только сейчас нас, наконец, заметили. Крики и смех смолкли. Глаза, глаза, глаза… Как я не плавлюсь под этими взглядами?
– Отец здесь, – словно шелест осенних листьев.
– Рустам! – крикнул особист из свиты отца Никодима.
Откуда-то (словно из-под бетонного пола) вынырнул желтолицый верткий мужичок с голым торсом: невысокий и костлявый. Он благоговейно склонился перед главой ОСОБи.
– Прошю, ваш крест. Столик свободна.
Рустам поспешил стереть со стола расплывшуюся лужу зеленки.
Мы, то есть Отец, шофер, два особиста и я, уселись на стулья. Кажется, стулья прибиты к полу: на случай, если накачанные зеленкой и кокаином стрелки вздумают вышибать друг из друга мозги. Я успел заметить: посетители имеют на рукавах нашивку в виде серпика луны – нашивку конунга АМР. Бар для высшего командования?
– Пожалюста, ваш крест.
Рустам поставил на стол горшок с чем-то дымящимся (запах – можно язык проглотить), бутылку зеленки.
– Рад услюжить… Это большой честь… Вам… И ваши друзья…
Голос Рустама заметно дрожал, и без того узкие щелки глаз превратились в едва заметные ниточки.
– Ладно, – миролюбиво произнес отец Никодим. – Накладывай жратву.
Рустам помешал половником в горшке и выложил на тарелку нечто коричневое, расплывающееся. Отец Никодим взял двумя пальцами тонкое, похожее на червя, волокно и отправил в рот. По лицу его расплылась блаженная улыбка.
– Что это? – проговорил я, когда Рустам опрокинул полный черпак в мою миску.
– Вареные глисты.
Вареные глисты? Это похуже крыс. Я совсем сник.
Отец Никодим засмеялся.
– Ну, я пошутил. Конечно, это тварка, томленая в горшке с сахарином и зеленкой. Фирменное блюдо Рустама.
Какой, однако, шутник глава ОСОБи.
Я с некоторой опаской выудил из миски «червя»… Вкусно.
Отец Никодим, улыбаясь, смотрел на меня.
– Нравится?
– Да, ваш крест, – вполне искренне отозвался я.
– Это хорошо.
Глава ОСОБи принялся задумчиво разглядывать свои ногти. Длинные, желтоватые.
– Это хорошо, – повторил он. – Как думаешь, для чего я привел тебя сюда?
– Вы оказали мне честь, празднуя со мной мое провозглашение, ваш крест.
Он невесело засмеялся.
– Да, разумеется, праздник… Но одновременно, это – поминки.
Поминки? Что он имеет в виду? По спине пробежал холодок…
– Это поминки по нашему знакомству, Ахмат, – сказал отец Никодим, выбивая пальцами дробь по столу. – Так уж вышло… Ты теперь конунг, а конунги редко пересекаются с особистами, и тем более с главой ОСОБи. У них своя жизнь, по большей части протекающая в Джунглях, – зачистки, марш-броски, учения… – он на секунду умолк. – А ведь жаль. Жаль, что Лорд-мэр определил тебя в конунги…
Кажется, я это уже слышал…
– Жаль, ваш крест.
А ведь мне и вправду жалко! Этот человек – ублюдок, он убил Бориса просто потому, что ему так захотелось, но… Но в отношении меня отец Никодим был добр. Пока… Люди, пожившие в Джунглях, падки на доброту.
Длинное ругательство огласило подвал. Я оглянулся. К нашему столу нетвердой походкой приблизился краснорожий конунг.
– Особисты, мать вашу! Мудаки е… ные!
Отец Никодим растянул губы в улыбке, отправляя в рот очередного «червя». Его адъютантам такая невозмутимость была не под силу.
– Ты чего кукарекаешь, петушок? – сквозь зубы процедил один из особистов. – Иди еще зеленки выпей.
