— Мама, перестань, не накручивай!.. Уверяю тебя, на свете полно приличных людей. — Маргарита подвинула к ней тапочки и, дождавшись, пока мать всунет в них ноги, потянула ее за собой в комнату. — Вот, пойдем, посмотришь… Мой Стасик, видишь?!
— Да, твой Стасик, — подтвердила Софья, хотя вовсе не считала легкомысленного, эгоистичного зятя эталоном приличия.
Парень оторвался от журнала «Неон», покосился на женщин с удивлением. Его юная супруга, чувствуя неубедительность своего аргумента, добавила:
— Ну, предположим, и кроме Стасика в мире есть на что посмотреть. — Взгляд ее поблуждал по неприбранной комнате и остановился на зашторенном окне. Вспомнилось, что маме нравилось любоваться ночным небом. — Есть еще луна и звезды…
— Луна и звезды, — горестно повторила мать.
Рита подвела ее к оконному проему, раздвинула портьеры. Угольно-черный, непроницаемый воздух за стеклом заткали контрастные нити белых снежинок. Траектория их полета напомнила женщине косые линейки в тетрадках по чистописанию, в которых она в детстве училась выводить палочки и кружочки, а потом учила писать буковки свою маленькую дочку.
— Первый снег пошел! — ахнули они вместе. И Софья добавила:
— До чего же красиво!
— А я о чем твержу?! Свет клином не сошелся на мужиках! — Девушка, пользуясь тем, что мать прильнула к окну, попятилась назад и выдернула телефонный штепсель из сети, отсекая для иностранца возможность перезвонить.
— Так уж прямо не сошелся? — шутливо уточнил Стас и предположил: — Наверное, первый снег надо как-то отметить?
— А как отмечать? Идти играть в снежки или лепить снежную бабу? — улыбнулась ему Маргарита, заранее согласная на любой вариант.
— Нет, баб в нашем доме и так хватает! А снежки Софья Николаевна не потянет — еще простудится… Давайте просто выпьем.
— Алкого-олик, — с нескрываемой нежностью протянула его жена.
Старшая из «баб» тихо, ненастойчиво напомнила про поздний час, но ее никто не послушался. Станислав сходил в круглосуточный супермаркет. Вернулся быстро, сжимая в одной руке серебристое горлышко шампанского, в другой — ветку белой хризантемы. Рита бросилась навстречу, повисла на шее:
— Ой, мой котенок любимый! Он мне цветы принес!
— Бабе — цветы, детям — мороженое! — Пройдя в кухню, парень выложил из карманов шоколадку, желто-красный грейпфрут и стукнул по столешнице донышком водочной бутылки.
Его теща, зябко кутаясь в халат, нахмурилась:
— Ритка, ты утром как пить дать опоздаешь на занятия!
— Мам, успокойся, никуда эти занятия не денутся. Расслабься уже! — Достав с полки фужеры, девушка легонько стукнула их друг о друга, заставив зазвенеть, и рассмеялась.
Софья покорно раскрыла холодильник, вынула ветчину, выловила из трехлитровой банки соленые огурчики. Взялась резать грейпфрут, отчего по кухне поплыл свежий цитрусовый аромат. Стасик, занявший самый удобный табурет, втиснутый между столом и холодильником, молча наблюдал за приготовлениями и сравнивал жену с тещей: как ни крути, Ритка намного симпатичней и реальней, чем ее мамаша, которая сама не живет и другим не дает… Он подмигнул супруге, пристроившей цветок в вазу. Распушившая лепестки хризантема походила на большую снежинку, только не таяла. Вместо нее таяла Марго, беззастенчиво льнувшая к мужу, мешавшая ему открывать шампанское. Пробка оглушительно выстрелила. Дочь засмеялась, подставляя фужеры, а мать вздрогнула, однако не сбилась с мысли:
— Когда падает снег, улицы становятся такими светлыми, чистыми, нарядными, будто праздник наступил. И это не случайно… Снег представляется мне сакральным знаком, ведь он снисходит откуда-то свыше… оттуда же, откуда к нам приходят чувства. Их трудно сохранить на земле, где нет абсолютной чистоты… — Она помедлила, стараясь сформулировать точнее. — И любовь легко запачкать, осквернить, ее легко разрушить… ложью. Вы не впускайте ее в свои отношения!
— Мы и не собираемся, — хмыкнула дочь, ощутив свое превосходство над матерью: кто-кто, а она-то умеет бороться за свое счастье до победного финала! Вот какого парня урвала!.. Много ума не требуется, чтобы распускать нюни и рассуждать о возвышенной, небесной любви, чистой, как первый снег. Ты поди добейся, чтобы эта любовь дарила тебе цветы и сидела рядом!.. Правильно она поступила, отключив телефон! Пусть этот проходимец Маурис — или как там его? — повесится, удавится на проводах!
— Базара нет, — разделил ее мнение Станислав. Ему тоже претила ненормальная романтичность тещи, но парень благоразумно придержал свое мнение при себе. Лишь уточнил: — Это был тост?
— Это было мое пожелание вам…
— Да вы за нас, Софья Николаевна, не переживайте, у нас все о'кей! И лично мне снег — первый он или последний — поровну. Выпьем лучше за ваше здоровье. Поправляйтесь скорее! — Зять налил себе водки и поднял стопку.
— Да, мамочка, выздоравливай, — чокнулась с ней Маргарита и, отпив шампанского, беспечно заключила: — Вкусно — прелесть!
Сонечка ощутила себя еще более одинокой, чем луна на небе или хризантема в вазе. И, поднеся фужер к воспаленным глазам, за мельтешением пузырьков увидела то, чего не разглядеть и самым зорким оком: седого, сухощавого господина с неестественно выпрямленной спиной, одиноко бредущего под проливным дождем, не знавшего, куда податься. Душа изнывала от жалости к нему, и она прошептала: «Прощай, Маурис, я тебя прощаю…» Видение стало отдаляться, истаяло в желтом мареве вина, и Софья его выпила без остатка. Повернулась к окну. За ним все так же властвовал обильный снегопад, и женщина испытала благодарность к тем неведомым, великодушным силам, которые выдули из ее города гарь и копоть, укутали крыши и тротуары белым покрывалом, вылепили на них символы утешения. Белые дома, белые газоны, белые деревья… Маурису бы понравилось: он любит белый цвет…
…Видение ее почти не обмануло — Хильдеринг, отчаявшись дозвониться, шагал под дождем, но походка его была стремительной, размашистой, — торопился домой, поскольку боль в груди сделалась совсем уж нестерпимой — колола, жгла, корежила. Неблизкий путь можно было бы преодолеть на такси, однако Маурис нарочно шел пешком, желая доказать, что он могущественнее ненастья, сильнее буреломных чувств, запретов и норм… О, он еще всем докажет!.. Зонт остался в баре, дождь хлестал по его макушке холодным, отрезвляющим душем, хлюпал в штиблетах. В таком виде — насквозь промокший, изнеможенный, полубезумный — он ввалился в гостиную, представ перед супругой и ее почтенными родственниками.
Забыв поприветствовать их, схватил со стола бутылку ликера «Оранж Биттер», к которому весь вечер прикладывалась Эллен, отпил из горлышка и упал в кресло. Золовка, отставив чашку с кофе, нарочито громко презрительно рассмеялась.
— Где ты был?! — не своим голосом, истерично воскликнула испереживавшаяся Хайди.
Приблизившись к мужу с брезгливой гримасой, до полуобморока стесняясь Эллен, она отобрала у него бутылку и заметила, как тяжело он дышит, хватая воздух перекошенным ртом. Госпожа Хильдеринг чуть сама не свалилась рядом с креслом, а сердобольная тетушка Анке, поспешив к ней, опрокинула на ковер блюдо с остатками харинга — жирной малосольной селедки.
— Маурису нужен врач! Срочно вызовите врача! — воскликнула старушка, непонятно к кому обращаясь.
Пока Хайди дозванивалась доктору и дожидалась его, ее супруг впал в беспамятство — метался в кресле с багровым лицом и закатившимися глазами и звал некую неизвестную Софи.
— Ха-ха, Софи, — глумилась Эллен. — Он спутался с какой-то француженкой! Бедняжка сестричка, тебе достался далеко не самый лучший муж!..
— Ах, милочка, порой я думаю, что мы с Хайди сами — далеко не идеальные жены, — уронила слезу Анке, привалившись к мужниному плечу.
— Это точно, — с неудовольствием подтвердил дядюшка Хэнк. Он досадовал, что ужин омрачился отсутствием хозяина, поскольку за столом было решительно не с кем поделиться своими взглядами на иракский конфликт. Не с женщинами же, ничего не смыслящими в политике, толковать об этом?!
Мауриса Хильдеринга еще до наступления полуночи госпитализировали. Предварительный диагноз оказался неутешительным: гипертонический криз, отягощенный воспалением тройничного нерва. Доктор Петер Кнепкинс предположил, что пациент страдал от высокого давления с самого утра и усугубил свое состояние принятием алкоголя.
Хайди безутешно плакала в холле клиники. Эллен более не упражнялась в язвительности, но и не трудилась выражать сочувствие, зато вызвалась развезти родственников по домам. К тому моменту дождь иссяк, небо очистилось и представилось бездонным, как гигантский колодец, — это обстоятельство чрезвычайно порадовало дядюшку Хэнка, который ценил ясную погоду и терпеть не мог осадков в виде дождя, снега и слез.
