— Почему не встаёте вы, когда я пью за здоровье моего дяди? — воскликнул он.
Екатерина Алексеевна среди всеобщего глубокого молчания холодно и спокойно ответила:
— Потому что русская императрица поднимается лишь при тостах за здоровье равных себе; принц убеждён в моём искреннем расположении к нему, но он в точности знает, что ему не подобает честь, оказываемая венценосцам.
Пётр Фёдорович сел и с такой силой стукнул бокалом, ставя его на стол, что тот разлетелся вдребезги.
— Андрей Васильевич, — сказал он, откинувшись на спинку и обращаясь к генералу Гудовичу, — она — дура, бессовестная дура; ступай и скажи ей это!
Генерал Гудович в испуге и нерешительности не двигался с места.
— Иди же, иди! — воскликнул Пётр так громко, что услыхали все сидевшие за столом, — скажи ей! Пусть знает весь свет, что она — дура, дура, наглая дура! — закричал он во всё горло, наклоняясь вперёд и грозя императрице сжатым кулаком.
Всё общество замерло и остолбенело от ужаса. Каждый потупился в свою тарелку; одна графиня Екатерина Воронцова с язвительным смехом смотрела на императрицу.
При всей твёрдости воли Екатерина Алексеевна не могла сохранить самообладание, и она заплакала, прижимая к лицу носовой платок.
— Я не вижу здесь вашей дерзкой приятельницы, — обращаясь к супруге, воскликнул Пётр Фёдорович, гнев которого всё усиливался, так как он заметил, что присутствующие не осмелились выказать одобрение его дикой выходкой, а фельдмаршал Миних обратился к императрице, утешая и успокаивая её. — Я сожалею, что княгини Дашковой тут нет; я лично сообщил бы ей, что послал её мужа к туркам, и мог бы прибавить пожелание, чтобы султан немножко окорнал ему уши или попотчевал его палочными ударами.
Екатерина Алексеевна отняла платок от лица; её глаза пылали. Холодная гордость и упорная сила воли отражались в её чертах.
— Султан не осмелился бы сделать ничего подобного, — возразила она, — я уверена, что в нём ещё живо воспоминание о великом императоре Петре Первом, который за подобное поношение своего посланника начал войну.
Пётр Фёдорович расхохотался во всё горло, глядя пред собой осовелыми глазами.
— Оставим эту дуру! — сказал он. — Граф Гольц, — окликнул он через стол прусского посланника, — я пью ещё раз с графом Шверином за здоровье его величества короля, только с вами обоими. Да здравствует наш король!
Гольц поклонился в молчаливом смущении, а государь начал громко болтать и смеяться; его гнев внезапно перешёл в почти ненатуральную весёлость.
Екатерина Алексеевна обратилась к стоявшему позади неё камергеру графу Строганову и шепнула ему:
— Расскажите что-либо смешное!.. Всё, что вам угодно, только помогите сгладить эту тяжёлую сцену.
Камергер наклонился к государыне и начал рассказывать, насколько это ему удавалось, все анекдоты, какие он мог почерпнуть в своей памяти. Фельдмаршал Миних, а также принц Голштинский, послуживший невольным поводом к злобной выходке, поняли намерение императрицы и смеялись так непринуждённо, как могли, над строгановским балагурством.
Пётр Фёдорович, казалось, не замечал весёлости своей супруги; порою он кидал беглые злобные взгляды через стол, но оставался в своём шаловливом настроении и делал то одного, то другого из присутствующих мишенью своих часто оскорбительных и бесцеремонных острот.
— Знаете, граф Гольц, — воскликнул он через стол, — должно быть, у прусского короля состоит на службе какой-нибудь колдун, потому что он всегда был осведомлён том, что замышлялось здесь против него; он всегда знал походные планы русских войск. Армия Апраксина хорошо производила свои операции; король постоянно знал уже заранее, что тот намерен делать.
— Я едва осмеливаюсь верить этому, ваше императорское величество, — в тревожном смущении ответил граф Гольц, — разве это мыслимо? Да я полагаю, что королю и нет надобности знать планы своих противников, чтобы одерживать победы над ними.
— Ну конечно, он в этом не нуждался, ну конечно! — подхватил государь, — однако же он знал их; спросите у статс-секретаря Волкова, сидящего вон там; он приносил мне все заключения кабинета министров и военного совета, а я всегда находил возможность передавать их в руки его величества короля.
Волков, пожилой мужчина с сухим, худощавым лицом, выражавшим хитрую замкнутость, побледнел и озирался вокруг.
— Тебе нечего бояться, — с громким хохотом воскликнул Пётр Фёдорович, — старуха, которая могла сослать тебя в Сибирь, давно умерла; теперь ты можешь во всём сознаться; я вменяю тебе в заслугу, что ты служил шпионом его величества короля Фридриха.
Граф Разумовский покраснел; с гневом и презрением смотрели все русские генералы на Волкова, который сидел за столом ни жив ни мёртв от стыда. Каждый как будто чувствовал необходимость положить конец этому разговору, и внезапно вокруг всего стола поднялся громкий и почти шумный говор, в котором нельзя было разобрать отдельных слов.
Обед приближался к концу, и как только был подан десерт, Екатерина Алексеевна почти тотчас поднялась, не ожидая, чтобы император подал знак вставать из-за стола.
В своём возбуждении Пётр Фёдорович не заметил этого; он встал вместе с прочими и намеревался подать руку графине Елизавете Воронцовой и отвести её в большую приёмную, куда тотчас после обеда перешёл весь двор; однако Гудович поспешно и бесцеремонно отодвинул фрейлину в сторону, взял императора под руку, что не особенно бросалось в глаза, потому что Пётр Фёдорович часто опирался на своего адъютанта, и повёл его через зал к выходу. Государь продолжал хохотать и угощал всех встречных по дороге разными шуточками.
Большая часть сановников, особенно иностранные дипломаты, обступили Екатерину Алексеевну и, казалось, хотели своим удвоенным вниманием вознаградить её за неслыханную грубость её супруга. Она была спокойна, холодна, сказала каждому несколько равнодушных любезностей и, даже не заглянув в комнаты, где собрался весь двор, удалилась в свои внутренние апартаменты. Пред уходом она вслух отдала приказ обер-камергеру позаботиться рано утром на другой день о переселении её двора в Петергоф, назначенный ей императором для летнего пребывания. Государыня как будто не заметила, что между её придворными дамами недоставало графини Воронцовой, которая последовала за императором и оставалась вблизи него, хотя круг льстивых царедворцев, обыкновенно увивавшихся за нею, сильно поредел в тот день, так что она часто оставалась почти в одиночестве.
Обер-камергер доложил императору, что её императорское величество собирается завтра же в Петергоф.
— Скатертью дорога, скатертью дорога!.. Тем лучше, когда её не будет! — воскликнул Пётр Фёдорович. — А если бы она убралась к чёрту, мне было бы ещё приятнее.
С этими словами он отправился в особый салон, где были поставлены игорные столы, сел против французского посланника де Бретейля и взял карты, чтобы сыграть партию в экарте, свою любимую игру; заняв место, государь высыпал на стол из своего кошелька кучу червонцев.
— Что это такое? — воскликнул он, пока Бретейль сдавал карты. — Новые монеты, которых я ещё не видел?
Он поднёс один червонец к пламени свечи, чтобы рассмотреть его хорошенько.
— Эти монеты только что отчеканены, — ответил канцлер Воронцов, стоявший вблизи императора. — Вы, ваше императорское величество, вероятно, изволите помнить, что милостиво изволили сидеть пред модельером.
— Да, да, я припоминаю, — ответил Пётр Фёдорович. — Но что же тут наделали? Меня нарядили в парик с тупеем[18] и волосяным мешком. Что это значит? Разве не знают, что я ношу только боковые локоны и косу, как это делает и великий король Фридрих?!
— Эту причёску нашли живописнее, — сказал граф Воронцов в виде извинения.
— И ошиблись, и ошиблись! — воскликнул государь, швыряя червонец на стол. — В этом головном уборе я имею сходство с Людовиком, королём французским, чего я не желаю. Возьмите прочь это золото и подайте мне другие монеты! — прибавил он, кидая презрительный взгляд на французского посланника.
Бретейль казался до такой степени углублённым в рассматривание своих карт, что, по-видимому, не расслышал этих слов. Некоторые из стоявших вокруг лиц убрали новые монеты и положили на стол вместо них другие, старого образца.
Пётр Фёдорович рассеянно сыграл несколько партий, после чего поднялся и стал обходить прочие игорные столы, перекидываясь несколькими словами то с тем, то с другим из присутствующих.
Испанский посланник граф Альмодовар занял его место и продолжал игру.
Через несколько минут государь подошёл сзади к стулу графа Альмодовара.
— Испания проигрывает, — воскликнул он. — Испания проигрывает, как и на войне, которую она затеяла против Англии, союзницы его величества короля Фридриха.
