Взгляд Анаис метнулся к Линдсею, лицо которого приняло твердое, суровое выражение. Обвинение его отца было жестоким и несправедливым, ведь Линдсей взял на себя ответственность за управление Эдем-Парком еще в ту пору, когда ему было шестнадцать. Линдсей занялся ведением дел имения, что позволило его непутевому папаше кутить дни напролет в Лондоне, мотаясь по шлюхам, напиваясь и впустую растрачивая свою жизнь. С того времени Линдсей никогда не уклонялся от своих обязанностей. Да, возможно, он пристрастился к опиуму. Линдсей мог причинить Анаис боль, хотя и неосознанно, но он точно не был бездельником. Он никогда не забывал об ответственности. Без умелых инвестиций Линдсея, его неустанного труда и дисциплины Эдем-Парк давно сровнялся бы с землей.
А как заботливо Линдсей относился к матери! Его отцу стоило поучиться подобному умению. Отцу, который вечно был слишком пьян и слишком равнодушен к сыну – равнодушен настолько, чтобы не замечать, как тот давно стал самостоятельным, настоящим джентльменом. Несмотря на все тяготы, Линдсей превратился в уважаемого человека, обладающего влиянием и богатством. И даже при том, что вечно брюзжащий лорд Уэзерби не мог потратить и секунду своего драгоценного времени на сына, Линдсей обеспечивал ему надлежащие условия жизни, беспокоясь о том, чтобы обоим его родителям было комфортно в их домах. Это неожиданное воспоминание времен юности заставило Анаис понять, как быстро Линдсею пришлось повзрослеть. И теперь она грустно задавалась вопросом: кто же способен позаботиться о потребностях и счастье самого Линдсея?
Их пристальные взгляды встретились, и внутри у Анаис все болезненно сжалось, стоило ей увидеть глаза Линдсея, все еще затуманенные от вдыхаемого им прошлой ночью дыма. В них теперь отражалась лишь пустота, которая разрывала ей сердце. И в этот самый момент Анаис вдруг получила ответ на мучивший ее вопрос. Опиум давал Линдсею то, в чем он нуждался.
– Итак, что же, черт возьми, ты можешь сказать в свое оправдание, мой мальчик?
– Чарльз, этими разговорами ты нарушишь свое пищеварение.
– Плевать на мое чертово пищеварение, Элеонора! – прогремел Уэзерби. – Я умираю. Это любому дураку ясно. Я умираю и хочу знать, готов ли мой сын, мой единственный сын, оставаться дома и исполнять свои обязанности. Или он собирается снова сбежать, когда какая-нибудь наивная потаскушка решит покрепче прихватить его за яйца!
– Твой язык заставит покраснеть даже старого развратника, отец. Подобный способ вести беседы не представляется вежливым и уместным за столом, тем более в присутствии леди, – резко бросил Линдсей, впиваясь в отца гневным взглядом. – Не могли бы мы отложить этот разговор на другое время?
– Трус, – усмехнулся отец, – она все еще держит тебя за яйца.
Линдсей бросил салфетку на стол с таким негодующим видом, словно это была перчатка. Резко отодвинув стул, он стал подниматься, угрожающе распрямляясь подобно кобре, готовой в любое мгновение наброситься на ничего не подозревающую жертву. Анаис и прежде доводилось видеть эту непримиримость, сквозившую во взгляде Линдсея, когда дело касалось отца.
– А вот теперь и правда довольно! – потребовала леди Уэзерби, и ее голос задрожал от гнева. – Сейчас рождественские праздники, и у нас гости. Ну неужели ты не можешь вести себя прилично, Чарльз? Может быть, на этот раз, в виде исключения, ты воздержишься от грубости и перестанешь прилагать все усилия, чтобы унизить меня? Наш сын дома, живой и невредимый. Разве нам не стоит порадоваться этому обстоятельству? Ненавижу эти ссоры… эти вечные колкости, которыми вы двое обмениваетесь.
– Прошу прощения, мама, кажется, я немного забылся, – пробормотал Линдсей, кивая матери в знак извинения. Он медленно поставил на место свой стул, явно стараясь казаться спокойным, но крепко сжатые в кулаки руки предательски выдавали его состояние. Анаис знала, что внутри Линдсей кипел от ярости. Видела она и то, что леди Уэзерби вот-вот заплачет, а ее собственная мама улыбается, растягивая губы в самодовольной и заносчивой усмешке – горделивой усмешке, призванной показать всем присутствующим за столом, насколько выше и лучше их она себя считает.
– Я понимаю, как трудно выбиться из привычной колеи, поменять принятый в доме уклад ради гостей, – нарушила молчание Анаис, старательно избегая смущенных взглядов своей сестры и леди Уэзерби. – Уверяю вас, милорд, я извещу свою тетю в самые сжатые, максимально возможные сроки, что нам требуется ее незамедлительная помощь. Ну а пока, сэр, мы приложим все усилия, чтобы не путаться у вас под ногами, и попытаемся сделать все от нас зависящее, чтобы свести к минимуму неудобства нашего пребывания здесь. Я обещаю вам, милорд, что мы не будем злоупотреблять вашим гостеприимством.
– Вы уже это делаете, – проворчал Уэзерби, продолжая невозмутимо забрасывать в рот завтрак.
Леди Уэзерби бросила на Анаис полный самого искреннего извинения взгляд, красноречиво говоривший о многих, слишком многих годах стыда.
Анаис не могла представить, каково это – жить с таким хамом мужем. Взор невольно метнулся в сторону Линдсея, глаза которого, казалось, кричали ей: «Я – не такой, как он!»
– Чай? – учтиво осведомилась Анаис и приподняла заварочный чайник, надеясь нарушить тяжелую, неловкую напряженность, повисшую над столом.
– Пожалуйста. – Линдсей протянул ей свою чашку с блюдцем.
– Ты все еще пьешь чай с сахаром?
Он отрицательно покачал головой и поднес дымящуюся чашку ко рту.
– Скандал и любовь – лучшие подсластители чая. Небольшой скандал у нас уже был, как теперь насчет любви?
Анаис покраснела и метнула в него предупреждающий хмурый взгляд, но Линдсей в ответ лишь многозначительно выгнул бровь. Анаис из последних сил пыталась сохранить холодный вид, но ее неудержимо влекло к Линдсею. Возможно, она пристрастилась к Линдсею так же сильно, как он – к опиуму.
– Я получила официальное послание от приходского священника, мистера Пратта, – сказала леди Уэзерби, чей внимательный взгляд метался между Анаис и Линдсеем. – Он просит, чтобы мы разрешили деревенским жителям кататься на коньках по небольшой речке, проходящей от деревни через наше поместье. – Леди Уэзерби повернулась, чтобы спросить разрешения у мужа: – Могу я сообщить ему, милорд, что деревенские жители могут делать все, что им заблагорассудится? В конце концов, сегодня второй день Рождества, день подарков.
– Мне решительно плевать, черт подери, что там делают деревенские жители! По мне, так пока эти недотепы исправно платят арендную плату, они могут кататься на коньках сколько угодно и добраться так хоть до самого Лондона!
