Есть своя красота в традициях и обязанностях, в ритме и ожиданиях. Когда твоя жизнь включает головорезов, прячущихся за углом, пиратов, карабкающихся на палубу корабля под прикрытием утреннего тумана, твоих родных на гильотине, когда твоя удача зависит от того, какой стороной упадут кости и не утонет ли твой корабль, прежде чем будет продан груз, предсказуемость порой успокаивает.
Его чувства нельзя сжать и растянуть, как мышцы раненой руки. Возможно, это и к лучшему. Возможно, женщина может неестественно смеяться и целовать его так, что он раскрывается от ее поцелуя, обнажая новые, незащищенные пласты собственной личности, о существовании которых он и не подозревал. И каждый из этих слоев болезненно чувствителен. Но эти ощущения не могут ни на что повлиять.
– Ночное небо везде красиво, даже в таком скучном месте, как Пеннироял-Грин, – тихо сказала Александра.
Ла Вей вздрогнул и посмотрел на звезды. Он всегда легко поддерживал разговор, но сейчас молчал.
Он должен уехать отсюда. Пеннироял-Грин – не его среда обитания. Неудивительно, что он потерял свой путь. Здесь у него нет штурвала, и он чувствует себя как на тонущем корабле.
– А что может лучше подойти леди Придо, парижскому бриллианту, чем небо в алмазах, – машинально произнес он.
Такого Филиппа она узнавала и всегда знала. Александра загадочно улыбнулась, сверкнув белыми зубами в темноте, а он приподнял ее руку в перчатке, чтобы поцеловать воздух над костяшками пальцев.
Все это напоминало чтение пьесы по ролям.
Но если она надеется, что он поддастся своему низкому желанию и попытается поцеловать ее бесцветные губы, то этим вечером ее ждет разочарование.
– Я вернусь в Париж в следующем месяце, Филипп, а в течение двух недель буду в Лондоне с лордом и леди Арчамболт. И я очень надеюсь, что вы вернетесь… – Александра замялась на мгновение, а потом договорила: – Что вы тоже вернетесь.
В ее словах он расслышал и предостережение, и намек. Не похоже, что Александра будет испытывать недостаток в поклонниках, если он не сделает ей официального предложения.
– Я не хочу, чтобы вы простудились, Алекса. Проводить вас в дом? Я бы еще выпил и, кажется, даже потанцевал, – сказал Ла Вей.
Глава 19
Вечер казался бесконечным, но когда Элайза снова выглянула в окно, прислушиваясь к тому, как под крики прощающихся гостей разъезжаются последние кареты, она ощутила приступ гордости – за себя и за Филиппа, потому что празднество удалось. Кто-то еще пробирался через кусты, а по дороге, пошатываясь, брела группа мужчин, распевающих «Балладу о Колине Эверси».
Двое парней, плетущихся за ними следом, горячо обменивались репликами.
– Я говорил, что люблю тебя, Джонс? Да, люблю. Ты – мой лучший друг. Самый лучший!
– Нет, это ты самый лучший!
– Перед Богом клянусь, она была единорогом. Единорогом! Но о-очень хорошеньким единорогом!
– Я тоже видел это, старина, и не позволяй никому разубедить себя.
Элайза тихо рассмеялась и опустила окно, словно задвинула театральный занавес. Или дочитала главу своей жизни.
Потом она спустилась вниз, чтобы отдать последние распоряжения прислуге, измотанной не меньше нее, и обнаружила, что слуги собрались в кухне.
– Все дела могут подождать до утра. Пожалуйста, идите спать. Спасибо вам за помощь. Вы прекрасно поработали сегодня. Я уверена, что лорд Ла Вей это оценит.
Все заулыбались ей – устало, но довольно. И Элайза улыбнулась им в ответ. Ее очень тронуло, что слуги так старательно выполняли тяжелую работу, поддерживали ее и были к ней добры. В общем, она не могла не поблагодарить их.
– Миссис Фонтейн, леди Мерривезер была так рада, когда я помогла ей поправить прическу, и даже спросила, не училась ли я на горничную для леди? – тихонько сообщила Китти.
– Надо же! – воскликнула Мэри. – Мне то же самое сказала леди Ламли.
Они радостно засмеялись, а Элайза с восторгом похлопала им.
И в этот момент зазвонил звонок – все оторопели, никто не двинулся с места.
– Мне кажется, его светлость должен уже быть пьян и мечтать о постели, – зевая, заявил Джеймс.
– Думаю, ему просто хочется выпить чашку хорошего чая, – спокойно заметила Элайза. Ее сердце уже бросилось вперед и, обгоняя ее, неслось вверх по лестнице – к нему. – Расходитесь по постелям. Наш рабочий день начнется уже через несколько часов.
На случай, если Филипп вдруг действительно захочет чая, Элайза поставила на плиту чайник.
Пусть позвонит дважды, если она уж так ему нужна.
Она обнаружила ла Вея в кабинете. Он сидел на диванчике, закинув руки на спинку.
– Добрый вечер, лорд Ла Вей. – Элайза поставила поднос на маленький столик рядом с диваном. – Я предположила, что вы захотите выпить чашку чаю.
Принц даже не посмотрел на нее.
– Благодарю вас, моя дорогая миссис Фонтейн. Вы заставили меня ждать. Это на вас не похоже, – заявил он.
У него был какой-то странный голос. Немного ироничный. Немного рассеянный.
Ла Вей снял сюртук и бросил его на спинку стула, – галстука вообще нигде не было видно – остался в одной рубашке, закатал рукава и расстегнул две верхние пуговицы. Все это было совсем не в духе церемонного принца.
Еще никогда он не казался ей таким соблазнительным.
Элайза повернулась к двери столь стремительно, что казалось, будто она взлетает.
– Можете подойти и присесть на минутку рядом со мной, миссис Фонтейн? – очень медленно спросил Ла Вей.
Она снова повернулась к нему.
Он похлопал по дивану рукой.
Филипп обратился к ней таким дружеским тоном, так ласково, что его слова прозвучали как вполне разумная просьба, поэтому отказать ему было бы грубостью с ее стороны.
Элайза села на диван, забившись в дальний от него угол, и поджала под себя ноги.
Ла Вей молчал. Он изучал ее. Однако его молчание было иным, не таким, как прежде. Элайзе стало казаться, что оно похоже на молчание кошки, готовящейся поиграть со своей жертвой.
– Понравилась ли вам ассамблея? – рискнула спросить она.
– Это был настоящий триумф. – Ла Вей ответил таким мрачным тоном, что Элайза удивленно засмеялась.
– А мне показалось, что вам нравятся балы и званые вечера.
– О, я на них блистаю, в этом нет сомнений. Я так и распространяю вокруг себя обаяние. – Филипп помахал рукой перед собой, как будто кормил цыплят на скотном дворе. – Мне говорили, что меня считают великолепным. Значит, и все вокруг так же прекрасно, как и я.
Ла Вей был оживлен и говорлив, и это еще больше выдавало в нем француза, но одновременно и забавляло, и опасно завораживало ее. И еще не на шутку тревожило, потому что в его голосе проскальзывали и резкие нотки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
