— Как, говоришь, зовут полковника? — Я не сдержал улыбки.
— Кабыздохов его зовут, Илья Лукич, — терпеливо повторил казак.
Похоже, ему было не привыкать к такой реакции окружающих на фамилию его начальства.
— А сам кто таков будешь?
— А я буду сотником евонным, Федькой Вырви-глаз.
— Ну и фамилии у вас, братцы, — ухмыльнулся Круглов. — Кабыздохов, Вырвиглаз…
Казак снова стоически перенес веселье окружающих.
— Фамилии как фамилии, не хуже других будут, — не без гордости ответил он. — Вы меня лучше к старшому отведите.
— Барон, проводите? — обратился ко мне Круглов.
— Так точно, господин капитан. Ступай за мной, — велел я Федьке.
Казак послушно пошел, ведя коня в поводу.
— Хто тут за главного?! — поинтересовался Федька, когда мы оказались возле штабного шатра. — Сделай милость, добрый человек, скажи, чтоб мне не опозориться.
Он высморкался и деликатно вытер руку об штанину.
— Лейб-гвардии подполковник Измайловского полка Густав фон Бирон, — сказал я.
— Немец, значит? — уточнил казак.
— Немец, — подтвердил я. — А что, не нравится?
— Да мне как-то все равно. Лишь бы сурьезный да толковый был, — пожал плечами сотник.
Ему и впрямь было все равно, кто и какой нации. Казачество — известный котел, переплавивший уйму народов.
— Не волнуйся, толковей некуда, — заверил я.
— Слушай, а что это за мундир на вас надет непонятный? Сразу и не признаешь. Мы поначалу думали: ляхи или цесарцы здесь лагерем стали.
— Откуда ж им тут взяться?
— Леший их знает! В степи всякое быть может. Дюже сумневались: наши чи не наши.
— Наши, — засмеялся я. — Реформа сейчас в армии, сплошные перемены. Скоро всю армию переоденем в новые мундиры. Они удобней старых.
— Казачкам моим куда проще. В мундиры наряжаться несподручно, в любой секунд надо в седле быть. Не до мундиров нам…
— Ничего, и для вас что-нибудь придумаем.
— Ну-ну, — покачал головой сотник. — Придумаете что-то на нашу голову.
Похоже, он скептически отнесся к моему сообщению.
Мы зашли в шатер. Успевший одеться и причесаться Бирон встретил казака настороженным взором.
— Ваше превосходительство, я к вам от казачков пожаловал. Мы туточки стоим, недалече, в количестве трех полков. Уже цельную неделю с места не двигались. Приказано к вашему деташементу присоединиться. Так что принимайте православное воинство. Вместе поедем татарву лупить.
— Три полка, — задумчиво произнес Бирон. — Это сколько, выходит, у вас сабель?
— Тыщи полторы, не больше, — доложил казак. — Да вы не сумлевайтесь. Хучь и немного нас, но все сабли вострые, кровушку пролить басурманскую горазды.
— Тогда скачи обратно, передай, что жду господ полковников у себя в шатре поутру для выработки совместного плана действий. До Азова, стало быть, вместе будем продвигаться. Да, и скажи еще своим: пусть смотрят, чтобы порядок был! Здесь не казачья вольница, а регулярная армия, — повелительно рыкнул Бирон.
— Эвона какой здоровый да голосистый! — поцокал языком Федька, когда мы вышли из шатра. — В такого стреляй — не промахнешься.
— Типун тебе на язык! — замахнулся я на него.
— Та я ж шуткую, — захохотал Вырвиглаз. — Нехай ваш полковник живет хучь сто лет да в ус не дует.
Утром вместе с казаками прибыла еще и сотня калмыков. Известие это мы встретили с большой радостью. Калмыки были нарасхват, особенно в степи. Их конница считалась грозной силой, низкорослые скуластые всадники давно заслужили репутацию свирепых и отважных воинов, которые метко стреляли из луков и не боялись лихого сабельного удара. Те, кто побогаче, имели ружья и доспехи, но, вне зависимости от социального статуса, все калмыки, выступившие в поход, были о двуконь. Маленькие, величиной не более полутора метров калмыцкие лошади преимущественно гнедой и бурой масти славились выносливостью и способностью совершать без еды и отдыха переходы в сто верст. Столь скромное по количеству пополнение стоило на самом деле драгунского полка.
В маленькую речушку вышедшего из Петербурга гвардейского отряда со всех сторон стекались все новые и новые ручейки, превращая деташемент в полноводную реку. Сводный батальон на глазах разворачивался в многотысячный корпус. Сила собралась грозная и немалая.
И всем этим войском надо было управлять. Бирон с чего-то решил, что у него не хватит ни опыта, ни авторитета. Спорить с ним было бесполезно. Упрямства в Густаве хватило бы на троих.
В последнее время от навалившихся дел голова шла кругом. Бирон сделал меня фактическим заместителем, и я теперь сполна ощутил всю тяжесть нагрузки. Приходилось вникать в десятки нюансов: следить, чтобы казаки не задевали гвардейцев, калмыки не выясняли отношений с донцами, чтобы провиант распределялся справедливо, караульные не спали, а маркитанты не наглели. И многое, многое, многое еще.
Я забыл, что такое полноценный сон, спал урывками, зачастую по-казацки, в седле. Просыпаясь, долго тер красные глаза и с наслаждением обливался холодной водой. Если везло, пил ароматный бодрящий кофе, не смакуя вкус и запах. Готовился сорваться с места в любую секунду, и что уж там говорить, так оно обычно бывало.
Если в отряде что-то случалось, первым делом искали меня. Я устал быть затычкой во всех дырках, но скрипел зубами и терпел. В конце концов, этот поход во многом моих рук дело.
Каждый вечер я докладывал Бирону о состоянии дел в отряде. В конце доклада подполковник обычно сдержанно кивал и нагружал новыми поручениями на завтра.
— Барон, сообщите, каков в настоящее время численный состав батальона и присоединившихся к нам частей, — спросил как-то раз он.
Вопрос меня врасплох не застал, практика начинала сказываться. Нет, не зря я недосыпал ночей. Нужды рыться в записях не было, цифры я уже выучил наизусть. Казачьи полковники предоставили лишь самые приблизительные отчеты, но по всему выходило, что к трехтысячному батальону присоединилось еще столько же казаков и, кроме того, вчера состоялось рандеву с двумя драгунскими полками, а это увеличивало наши ряды еще на две тысячи солдат, о чем я и сообщил Бирону.
Подполковник крепко задумался.
— Почти десять тысяч… Много. В Европе это назвали бы армией. Я был хорошим капитаном в Польше и вполне приличным майором в России. Возможно, я не самый плохой полковой командир. Но десять тысяч… Не стану возражать: я человек честолюбивый, но мне эта шапка будет слишком велика.
— И что тогда будем делать? — спросил я.
— До Азова я как-нибудь доведу, а там уж пусть принимают решение, — сказал Бирон.
— Воля ваша, господин подполковник, — тихо произнес я.
Позади остались сотни верст пройденного пути. Мы неуклонно приближались к Азову.
Когда до крепости, совсем недавно возвращенной под российскую корону, осталось всего несколько верст, Бирон приказал отряду остановиться и собрал офицеров возле штабного шатра.
— Я хочу, чтобы мы в город вошли как положено, при полном параде. Все должны видеть, что идет армия, а не разношерстный сброд, — сообщил подполковник.
Солдатам велели привести мундиры в порядок, почистить коней. Казаки и калмыки тоже принялись наводить лоск. Бирон оставил вместо себя Гампфа и вместе со мной поскакал к Азову.
Навстречу, предупрежденная выставленными дозорами и казачьими пикетами, выехала пестрая кавалькада. В первых рядах всадников были фельдмаршал Миних, генерал-фельцейхместер принц Гессен-Гомбургский и командующий новой азовской флотилией адмирал Бредаль. На заднем плане красовались армейские и морские офицеры высокого ранга. Не обошлось и без иностранных посланников: я увидел характерные австрийские и прусские мундиры. Союзнички. Первые все никак не соберутся выполнить договор, а вторые ищут выгоду и не прочь загрести жар чужими руками.
Бирон подскакал к Миниху, коротко отчеканил, что сводный гвардейский батальон вкупе с присоединившимися полками благополучно прибыл.
— Люди рвутся в бой. Мы готовы громить неприятеля.
Фельдмаршал радостно улыбнулся, обнял Бирона и объявил:
— Рад о том слышать! Нынче же отпишу государыне о вашем усердии, господин подполковник. Попрошу, чтобы представила вас к должной награде. Надеюсь, и в атаку поведете столь же браво!
— Не извольте сомневаться. Гвардейцы не подведут, — заверил Бирон.
— Начнем же смотр! Я жду с нетерпением, — довольно сказал главнокомандующий.
Тем временем показался сводный отряд, вытянувшийся в огромную колонну. Кавалеристы скакали по четыре в ряд, играли барабаны и флейты. Лихая мелодия была способна поднять даже покойника. Все, от солдата до офицера, приосанились, расправили плечи. Затрепетали на ветру значки фурьеров.
— Не подкачайте, молодцы! — Премьер-майор Гампф, которому выпала честь вести батальон, развернулся к строю: — Музыканты, громче! Играйте, будто в последний раз в жизни!
