И лишь после того как Бартоломеус, отпрыгнув назад, выхватил из ножен меч, а Мухер, дико закричав, полез на полку и оттуда на него посыпались склянки с различного цвета содержимым… Вот тогда-то существо как будто сорвалось с цепи. Оно зарычало, как собака, затрубило, как африканское животное «олифант» — и вдруг, спрыгнув со стула, быстро-быстро засеменило тонкими ногами по каменному полу лаборатории.
Тяп, тяп, тяп, тяп… — отвратительно шлепали мохнатые ноги «паука».
Тяп, тяп, тяп, тяп… — Наводя ужас на присутствующих, он панически бросался то в одну сторону, то в другую…
Существо суетилось будто не просто так — будто что-то искало, но никак не могло вспомнить, что.
Цепляясь лапами за стену, выложенную булыжниками, оно полезло наверх — как настоящий паук. Вверх, вверх — прямо к тому месту, где сидел Мухер.
— Уи-и-и-и-и-и! — тоненько завизжал Мухер, встретившись глазами с «пауком». Оттолкнулся от полки, на которой сидел… (вниз полетел горшок, раскололся на куски, из него высыпались сушеные жабьи лапки). И, с диким визгом перелетев комнату, шлепнулся в холодную жаровню.
А «паук», добравшись до полки, посмотрел вниз. Увидел что-то — что, возможно, и искал. И растопырив мохнатые лапы, шлепнулся вниз на стол.
Четыре злосчастных бокала все еще стояли на столе. Тут же — бутыль с вином, тут же вазочка с конфетами. Опрокинув бутыль с вином — буль-буль-буль!.. потекло на пол — своим длинным носом чудовище дотянулось до вазочки с конфетами…
Конфеты, — понял вдруг Бартоломеус, — вот что ему нужно! Чудовище хотело расколдоваться!
А вазочка из чудесного венецианского стекла поехала, поехала по столу, перевалилась через край и…
Банццц! — разбилась. Осколки полетели во все стороны. Разноцветные шарики с шорохом покатились по полу.
«Паук» прыгнул следом.
Далее в течение некоторого времени происходило странное.
Забыв о присутствующих, один из которых покачивал в двух шагах длинным мечом, а другой, забившись в жаровню, тоненько скулил, «паук» полностью сосредоточился на разбросанных по полу конфетах. Он беспорядочно подбирал длинным носом с полу конфету за конфетой и совал себе в рог. Поднимал конфету — и совал в рот… Поднимал конфету… конфету за конфетой… конфету за конфетой…
Что он делает?!.
И тут до Бартоломеуса дошло: чудовище не различало цветов! Он ясно вспомнил свой недолгий, но незабываемый отрезок жизни, проведенный соколом: весь мир для птицы стал на время черно-белым…
Так вот оно что! Не различая цвета конфет, чудовище глотало одну за другой, одну за другой…
Волосы зашевелились на голове у Бартоломеуса от мысли о том, что сейчас произойдет…
Но это уже случилось.
Сначала длинный нос чудовища-Шлавино оброс шелковистым белым пухом. Потом между глазами вырос большой крепкий рог. Затем появились два крыла — одно перепончатое, как у летучей мыши, другое поэтичное, как у лебедя. Туловище обросло ежовыми иглами. Промежду ушей выросли разляпистые лосиные рога. И весь он приобрел золотисто-черную раскраску тигра.
Кровь у Бартоломеуса застыла в жилах. Скорчившись в жаровне, притих Мухер. Оба не отрываясь глядели на чудовище.
А чудовище, шаря по полу своим пушистым длинным носом, искало оставшиеся несъеденными конфеты.
Вот оно стукнулось рогами о стул. Недоуменно покачало головой…
После чего озабоченно полезло на стол. Оттуда, шурша тонкими лапами — на пустую клетку…
Над клеткой висело маленькое зеркальце.
Встав на четыре задние лапы, чудовище передними четырьмя оперлось о стену, вытянуло тяжелую голову с рогами… — и ткнулось в зеркало.
Короткий миг стояла тишина.
Затем лабораторию огласил душераздирающий вопль. Трудно сказать, какому животному в большей степени он принадлежал. Тут был и отчаянный вой потерявшей хозяина собаки, и полный душевной тоски крик умирающего лебедя, и пронзительный писк заблудившейся летучей мыши, и грозный крик африканского животного «олифанта»…
Бартоломеус сжал меч. Мухер закрыл голову руками. Оба ожидали чего угодно. Страшной смерти в муках. Явления Сатаны из недр ада…
Ничего этого не произошло. Все так же отчаянно воя и на ходу пытаясь «сдернуть» с головы рога, чудовище-Шлавино сигануло с клетки, кинулось к лестнице и — тяп, тяп, тяп, тяп, тяп… — зашлепало мохнатыми паучьими лапами наверх, к выходу.
Какое-то время в лаборатории стояла тишина. Даже Мухер затих, прислушиваясь. Потом сверху раздался пронзительный вопль: А-а-а-а-а-а!..
Кровь бросилась в лицо Бартоломеусу: он узнал голос Эвелины. Вытянув вперед меч, он ринулся по лестнице наверх.
* * *
Во дворе никого не было. То есть, конечно, наоборот — было полно народу: вопя, прижимаясь друг к другу и плача в истерике, слуги дружною толпой собрались неподалеку от дверей лаборатории. Но не было чудовища.
— Эвелина? — крикнул, оглядываясь, Бартоломеус.
— Отец, вы живы!
Две маленькие руки обхватили его: Эвелина плакала навзрыд.
— Я не знаю… я не знаю, как так получилось! — заливалась девочка слезами. — Оно… оно такое страшное! И я… я одна во всем виновата!
— Где оно? — склонился к ней Бартоломеус. — Куда оно скрылось?
Девочка растерянно покачала головой.
— Я не помню… Оно так жалобно ревело!
Держа наготове меч, Бартоломеус обежал весь двор.
— Ищите! — крикнул он слугам. — Чего стоите? Возьмите что-нибудь себе в оружие — он опасен!
Большая часть слуг тотчас куда-то подевалась. Оставшиеся четверо-пятеро вооружились вилами, косами, топорами — и помогли Бартоломеусу обыскать внутренний, а затем, закрыв внутренние ворота, — и наружный двор.
Они осмотрели кухню, они осмотрели погреб, они осмотрели каждую комнату в доме — тщательно запирая после этого дверь, как распорядился Бартоломеус. Они заходили в жилища слуг и каждую хозяйственную постройку.
Догадались спустить собак. Собаки бегали, вынюхивали, лаяли, но никого так и не нашли.
И только спустя около получаса со стороны одной из угловых башен раздался ужасающий вопль.
Все бросились туда.
Стражник, сидевший в башне, был бледен, как привидение. Бедняга не мог даже стоять. Повиснув на руках у товарищей, он заплетающимся языком рассказывал, что только что по крепостной стене вскарабкался гигантский паук — полосатой окраски, с головой собаки и чудовищно оскаленной пастью.
Тут стражник захрипел — хрррр… — и почти потерял сознание.
Его привели в чувство, отхлестав по щекам.
— Куда он делся? — вопросил Бартоломеус, легонечко встряхнув беднягу за шиворот.
— Добрался до самого верха стены, — промямлил страдалец, — пробежал по краю… и сиганул в колючие кусты, — махнул он вяло рукой. — По ту сторону.
…День клонился к вечеру. Хмурые слуги, то и дело вздрагивая и оглядываясь, потерянно бродили по двору и замковым покоям.
Сидя на нижней ступеньке входной лестницы, Бартоломеус выковыривал кинжалом булыжник под ногами.
— Одного я не пойму. Как в бокал Шлавино вместо ядовитого шарика попали волшебные конфеты? Да не одна — а самое меньшее три?
Он в упор уставился на Эвелину, сидевшую рядом.
— Я… я… — заикаясь, проговорила девочка, — я не хотела смерти графу Шлавино. И потому бросила вместо ядовитых шариков три волшебные конфеты. Они лежали рядышком, в вазочке…
— Три? Но почему три?
— Ах, просто я хотела, чтобы муха услышала три раза: «Ппык! Шшш… Ппык! Шшш…» Понимаете? Ведь шариков было тоже три. — Эвелина закрыла лицо руками. — Я не думала, не думала, что граф будет выглядеть так страшно!
Бартоломеус осторожно погладил девочку по голове.
— Объясни мне, недоумку: почему ты была так уверена, что Шлавино возьмет именно этот бокал?
— Ах, ну ведь я сказала об этом мухе!
— Мухе?.. — Бартоломеус нахмурился, припоминая что-то.
— Ну да. Я хорошо запомнила эту муху из трактира «У золотой мельницы». Я нечаянно пришибла ей крыло, она лежала на полу и не могла видеть бокальчики. Но зато хорошо слышала, что я ей сказала — О-о! — вдруг привстала она со ступеньки, глядя в сторону.
Со стороны черного входа на кухню внезапно появилась толпа слуг.
Их высыпало не меньше двух дюжин. И все они, исподлобья глядя на Бартоломеуса, прямиком направлялись к нему. Причем в руках у некоторых все еще были топоры и вилы.
Возглавлял их длинногривый Лошан. В руках его покачивалась петля, связанная из уздечки.
— Беги, прячься! — Поспешно вскочив со ступенек крыльца, Бартоломеус подтолкнул Эвелину к двери во внутренние покои.
Затем со звоном выхватил меч.
* * *
Приблизившись, слуги медленно начали окружать крыльцо.
«Ничего, есть возможность запереться в башне», — мелькнуло в голове у Бартоломеуса. Он кинул быстрый взгляд на дверь, за которой только что скрылась Эвелина.
