отсутствующего из современной культурной вселенной», а его символом были горцы, которые сражались и погибли при Каллодене[448]. Другой пример — Йемен. После того как в 1966 г. лейбористское правительство Гарольда Вильсона (1964–1970) объявило, что не позднее 1968 г. британцы уйдут с военной базы в Адене, сопротивление в этой стране, вопреки ожиданиям, лишь возросло. Национальный фронт освобождения объявил: «Некоторые могут спросить: “Зачем бороться за независимость, когда британцы даруют её свободно?” Товарищи, подлинная независимость не даётся, а берётся»[449]. Подписался бы под этими словами и Бос.
Образ Нетаджи называют альтернативным светочем надежды для Индии. Актуален он и в современную эпоху. По мнению многих индийцев, в конце XX в. их стране недоставало именно такого «лидера с твёрдым характером, ясными целями, каким был Бос, чтобы придать динамизм политической и общественной жизни страны, вовлечь в неё широкие массы людей, особенно молодёжь»[450]. Неслучайно, когда 15 августа 1997 г., в 50‑ю годовщину независимости Индии, на специальной полночной сессии парламента (независимость была провозглашена в полночь) поставили запись трёх голосов — Ганди, Неру и Боса, голос последнего вызвал самые громкие и долгие аплодисменты.
В конечном счёте Ганди и Неру, с одной стороны, и Бос, с другой, представляют собой кульминацию двух принципиально разных направлений национального движения Индии. Одно направление называют умеренным, его сторонниками были либералы, или — на хиндустани — нарам, «мягкие». Начало оно берёт от одного из основателей ИНК Дадабхаи Наороджи (1825–1917), который был избран членом британской палаты общин, и его единомышленников, стоявших за конституционный диалог с властями. Другое направление было крайним, его представляли экстремисты, или гарам, «горячие». Начало ему положили маратхский лидер Бал Гангадхар Тилак (1856–1920), вовлекавший в движение протеста уже и массы, и бенгальские революционеры — террористы начала XX в. с их упором на вооружённое насилие. И хотя в историографии подчёркивается, что Ганди соединил методы крайних и умеренных (выступления пусть и массовые, но ненасильственные), и он и Неру при прочих равных были готовы с британцами договариваться. Поэтому Пандит и оказался для них приемлемым преемником. Нстаджи, будучи максималистом, стоял за бескомпромиссную борьбу. Вот почему преемника в нём британцы видели неприемлемого.
Если трактовать два названных пути освобождения Индии от колониальной власти в традиционных терминах индуистской цивилизации, то путь Ганди и Неру можно назвать брахманским, а путь Боса — кшатрийским. Правда, сам Ганди брахманом не был, а принадлежал к торговой касте бания варны вайшьев (последнюю составляли земледельцы, торговцы и некоторые категории ремесленников). Зато Неру происходил из кашмирских брахманов, а Бос — из касты каястха, которая была смешанного варнового происхождения, но причисляла себя к варне кшатриев и положение в бхадралоке занимала ниже лишь брахманского. Однако независимо от конкретного социального происхождения этих лидеров проводимые ими в жизнь политические курсы в целом соотносились с «программами» двух высших варн индуистского общества. Махатма и Пандит (при всех левых настроениях второго), пусть и оказывая на власти давление через массы, сделали ставку на переговоры, тогда как Нетаджи — на силовые методы (массовое движение под радикальными лозунгами, а когда выдалась возможность, то и военные действия). Каждый курс был близок определённой части индийского общества, на которую эти лидеры и ориентировались (Босу пришлось делать это в основном за рубежом).
Кстати, похоже, что на акцент на необходимости сплочённой дисциплинированной партии, которая берёт всю власть в свои руки, Боса отчасти «запрограммировала» его принадлежность к бхадралоку. Одной из особенностей бенгальского национализма был его элитарный характер. Хотя национализм и возникает, как правило, в высокостатусных социальных группах и распространяется «вниз», в стране с кастовым обществом возникновение слоёв, прямо или опосредованно связанных с капитализмом (условие зарождения национализма), привело к тому, что эти новые слои — бхадралок — чувствовали свою резкую обособленность от остальной части населения. Бенгалия же среди всех стран Индии успела подвергнуться наиболее глубокому влиянию колониализма. Ощущение бенгальскими националистами своей обособленности наложило отпечаток и на освободительную борьбу. Именно в Бенгалии националисты делали упор на тайные общества и методы террора, мало заботясь о вовлечении в борьбу народных масс. Как высокие касты в доколониальный период, представители бхадралока считали, что по рождению и положению имеют полное право говорить и решать за все остальные группы общества. Бос, находясь под влиянием левых идей, о вовлечении в борьбу масс заботился, но «элитарный уклон» бенгальского национализма проник в его политическое мировоззрение и укоренился в виде идеи одной партии, которая должна — во имя общего блага — взять всю ответственность на себя.
В корне разные курсы Ганди и Неру, с одной стороны, и Боса, с другой, отражали не только многообразие Индии, но и двойственность Британской империи в целом и Раджа в частности. Британский колониализм был противоречивым сочетанием грубой силы, на которую сплошь и рядом делали упор администраторы, и либеральных идей, которые восходили к философу Джону Локку (1632–1704) с его принципом народного суверенитета, а также политику и публицисту Эдмунду Бёрку (1730–1797) с его идеей опеки над Индией. Махатма и Пандит апеллировали к этому второму компоненту колониализма. Нетаджи настаивал, что «родной язык» Британской империи, на котором она привыкла говорить с подданными, — язык силы; соответственно, и понимает она лишь его.
Феномен бенгальского антиколониального движения, которое развивалось от мирных форм протеста к насильственным и квинтэссенцией которого стал Бос, имеет любопытную параллель с феноменом религиозной общины сикхов на противоположном конце долины Ганга — в Панджабе. Сначала, в XVI–XVII вв., жизнь этой общины определялась идеей ненасилия, которую проповедовал их первый гуру Нанак (1469–1539). Однако, сталкиваясь с всё более свирепой реакцией властей — Могольской империи — на рост их общины, сикхи к концу XVII в. постепенно перешли к идее воздаяния злом за зло. Окончательно утвердил её последний, десятый, сикхский гуру Гобинд Сингх (1666–1708), который резко военизировал общину и бросил Моголам открытый вызов[451]. В сикхской истории гуру Гобинда уместно считать неким аналогом Боса в истории бенгальской. На первых порах, в XIX в., бхадралок, уже ощущая засилье британских экономических и политических интересов, ограничивался лояльными петициями властям. Однако, нередко наталкиваясь на стену равнодушия и подвергаясь прямым репрессиям вроде раздела провинции в 1905 г., часть бенгальской элиты взяла инициативу в свои руки и подалась в терроризм и подготовку вооружённых восстаний.
Хотя военное дело и доблесть в бою ценились в Южной Азии издревле и в традиционном индуистском обществе напрямую предписаны отдельной социальной группе (варне кшатриев), так сложилось, что для индийской цивилизации, более чем для ряда других, характерны идеи квиетизма. Однако сила обстоятельств может приглушить квиетизм. Индийцы в целом
