станут пеплом тлеющей сигареты в руках полковника Петрова.
Выходя из общежития, Сергей встретил Таню, она ждала его на крыльце. Девушка замёрзла, стоя на ветру. Она посинела от холода. Погода неожиданно изменила привычный фон. На небе сияло ослепительное солнце, посылая невинно сияющие лучи на промёрзший город. Обычно в пять вечера в Ленинграде темно и мрачно, освещение ещё не включили, а сумерки уже спустились на город, а тут неожиданное прояснение, яркая картинка, на ярко-синем небе вовсю пылает солнце, арктический холод проникает во все поры организма, а воздух изо рта вырывается струйками белого пара. И всё это радостное, праздничное, почти новогоднее, но одновременно стылое и ледяное, включая душу.
– Таня, я спешу! Я на задании! – крикнул Сергей, сбегая по ступенькам и весело скаля зубы.
Таня рассердилась, замахав ему вслед сжатыми кулачками. Москвин усмехнулся. Наверное, Таня припасла архивные новости, иначе с чего бы ей стоять на крыльце на таком холоде?
В кафе было свободно. Вечер ещё не настал, но обещал быть интересным. Именно так разгорается костёр в холодных сумерках. Влад сидел на подоконнике и смотрел на входную дверь. Сергей взмахнул рукой в знак приветствия.
– Ты давно здесь? – Оба засмеялись. Было что-то радостное в лицах, то ли от неожиданного солнца в ноябре, то ли от восторга, присущего молодости.
– Давно, – признался Влад. – Сижу вот, жду тебя. Хочется поговорить, рассказать кое-что, поделиться горем.
Сергей огляделся. Негромко звучала музыка, на столах стояла посуда, пепельницы, кто-то курил, кто-то уже припал к выпивке. Сергей знал того, за кем охотятся, как за животным, внесённым в Красную книгу природы. Это был известный человек в городе. Его только что освободили из мест лишения свободы. Теперь он добивался высылки из страны. В колонии он стал геем. Говорят, пишет книгу об отсидке в местах не столь отдалённых. Опасный субъект. По сценарию его хотят принудить к знакомству с подставным геем, чтобы привлечь к уголовной ответственности за мужеложство. Другой возможности у органов нет. Этот человек очень осторожен и потому очень опасен. Товарищ Басов показал его фотографию Москвину, но в руки не дал. Показал и попросил запомнить. Сергею пришлось запоминать на ходу.
– А какая у него фамилия? Имя?
– Зачем тебе его фамилия? – нахмурился Басов. – Хочешь утечки информации? На кон поставлено очень многое. От нас зависит, кто кого победит. Мы его или он нас. Знаешь, сколько сил задействовано, чтобы поймать его на крючок? А, так ты догадываешься? То-то же! Не стоит упоминать его фамилию лишний раз. Это приводит к распространению значимости этого нехорошего человека. Он не такой уж и известный, каким хочет казаться. Зэк и зэк, как все они зэки. Просто карта у него так легла. Вот он и пользуется, что на Западе его знают. А мы тут носимся с ним, как дурни с писаной торбой.
– Да как же без фамилии? По фотографии? – делано удивился Москвин. Он уже сообразил, как выкрутиться из сложной комбинации. После окончания мероприятия скажет Петрову, что Влад не узнал диссидента, не смог обратиться по имени, ну и много чего можно сказать в этой ситуации.
– Ты смотри там, всё сделай как надо! – угрожающим тоном прикрикнул товарищ Басов. – Только не ерунди, голубь! Мы будем смотреть на тебя со стороны и все твои действия зафиксируем. Не вздумай блефовать, голубчик!
Сергей внимательно осмотрел потолок, стены и двери кафе. Ничего подозрительного, обычная забегаловка; непонятно, почему именно это заведение облюбовали асоциальные элементы. А их тут много. За полчаса в кафе собрались бородатые и патлатые мужчины с прищуренными глазами. Длинные волосы спускались до плеч, у многих на головах были шапки. В Ленинграде основательно похолодало. Среди девушек Сергей увидел Наташу Ярину. Он хотел помахать ей, но передумал. Пусть сама выкручивается. Сегодня здесь будет горячо. У неё тоже задание, наверное. Может, она следит за ним, за Москвиным? Сергей посмотрел на Влада и сказал, стараясь не шевелить губами:
– Влад, а ты часто ходишь в это кафе?
– Часто, – признался Карецкий, – я знаю, что здесь бывают отъезжанты. Я надеюсь с кем-нибудь познакомиться. Я хочу уехать из Союза. Не могу здесь больше!
– Так трудно тебе? – с сожалением в голосе спросил Сергей.
– Очень трудно. – Влад чуть не плакал, казалось, ещё мгновение, и он разрыдается. – Мне плохо здесь. Очень плохо. Я не могу найти себя. Я боюсь. Всех, без исключения. Только одного тебя не боюсь.
– Меня можешь не бояться, – улыбнулся Сергей. – Я тебя не предам и не продам. Ну, ты познакомился с кем-нибудь?
– Нет, – разочарованно хмыкнул Карецкий, – они никому не доверяют. Подойдёшь ближе, обрывают разговор, приглядываются, принюхиваются. Конспирация у них. В свой круг никого не допускают. Они закрыты для всех.
– Своя тусовка. Все места помечены. Не хотят делиться, – угрюмо ответил Сергей. За свою жизнь он изучил разные кланы и стаи. Никто не допускает чужаков в свой круг. Иногда делают пропуск, но лишь для того, чтобы получить удовольствие. Чужой в стае служит поводом для смеха, исполняя роль клоуна. Все стаи похожи друг на друга. И законы у них одинаковые. Все написаны по одному лекалу.
– Смотри, смотри, вон Игорь пришёл! – всполошился Карецкий. – Он, что, тоже хочет познакомиться с отъезжантами?
– Ищет повод потусоваться, – неопределённо ответил Сергей. Он давно приметил Кручинина, но думал, что всё как-то само собой уладится. Не уладилось. Всё движется к финалу, и, по всей видимости, не очень хорошему. Москвин огляделся. В кафе не протолкнуться. Уже не разобрать, кто здесь свой, а кто чужой. Лохматые мужчины, с ними не менее лохматые девушки, о чём-то переговариваются, удивляясь скученности и оживлению в зале. Кручинин застыл в позе городового у какой-то группы за столиком.
Одного не мог понять Москвин: почему в это кафе стягиваются те, кому не нравится советская власть, и почему они собираются в одном месте, зная, что за ними установлена постоянная слежка? Что это, прямой вызов власти? Или дикое отчаяние стимулирует бунтарские порывы? Сергей стиснул зубы. Они не жили так, как жил он. С чего бы им отчаиваться? Они, что, голодали? Жили как бездомные собаки? Да они с жиру бесятся. Им не нравится жить по-человечески. Они не могут жить как нормальные советские граждане. В этом их беда.
Неожиданно люди заволновались, и хотя все оставались на своих местах, в тех же позах, что-то необычное взбудоражило их. Вроде бы всё было спокойно, но в воздухе резко повеяло опасностью. Не мнимой, не придуманной, а настоящей, круто замешенной, без примесей и добавок. В зале прибавилось народу, несмотря
